Е. Гениева.
I
«Так что, конечно, — написала Бетти Фландерс, вдавливая каблуки поглубже в песок, — оставалось только уезжать». Медленно стекая с кончика золотого пера, бледно-голубые чернила расплывались в точке, потому что здесь ручка замерла, глаза уставились в пространство и медленно наполнились слезами. Залив затрепетал, маяк покачнулся, и ей показалось, что мачта маленькой яхты мистера Коннора накренилась, как восковая свечка на солнце. Она быстро сморгнула. Только бы ничего не случилось. Она сморгнула снова. Мачта выпрямилась, волны бежали ровно, маяк был на месте, но клякса расползлась.
«…оставалось только уезжать», — прочитала она.
— Ну, если Джейкоб не хочет играть (на бумагу легла тень Арчера, ее старшего сына, на песке она казалась синеватой, и стало зябко — было уже третье сентября), если Джейкоб не хочет играть… — какая жуткая клякса! Уже, наверное, поздно.
— Да где же этот непослушный мальчишка? — сказала она. — Что-то его не видно. Сбегай разыщи его. Скажи, чтобы немедленно пришел. — «…но, слава богу, — торопливо написала она, не обращая внимания на точку, — все, кажется, устроилось благополучно, хоть мы и теснимся здесь как селедки в бочке, да еще приходится тут же ставить детскую коляску, чего хозяйка, естественно, не позволяет…»
Такие письма писала Бетти Фландерс капитану Барфуту — бесконечные, закапанные слезами. Скарборо в семистах милях от Корнуолла — капитан Барфут в Скарборо — Сибрук умер… От слез георгины у нее в саду постоянно плыли красными волнами, стекло теплицы вспыхивало перед глазами, а в кухне блестели ножи, и когда в церкви звучал псалом и миссис Фландерс низко склонялась над головами своих мальчиков, миссис Джарвис, жена пастора, думала, что брак — это крепость, а вдовы одиноко блуждают в чистом поле, подбирая каменья и редкие золотые соломинки, обездоленные, беззащитные, несчастные существа. Миссис Фландерс уже два года была вдовой.
— Джей-коб! Джей-коб! — кричал Арчер.
«Скарборо», — написала миссис Фландерс на конверте и жирно подчеркнула, это был ее родной город, главное место на земле. Но где же марка? Она порылась в сумочке, вытряхнула ее содержимое, затем пошарила в складках платья — и все так стремительно, что Чарльз Стил в своей панаме замер с кистью в руке.
Точно усики какого-нибудь разъяренного насекомого, кисть прямо-таки дрожала. Женщина с чего-то вздумала двигаться — да кажется, собирается встать, черт ее побери! Он поспешно нанес на холст темно-лиловый мазок. Этого требовал пейзаж. Слишком он был бледен — серое, переходящее в голубое, и одна не то звезда, не то белая чайка, парящая просто так, — слишком бледно, по обыкновению. Слишком бледно, скажут критики, потому что никто его не знает и на выставках он незаметен — любимец детей квартирных хозяек, с крестом на цепочке для часов, чрезвычайно польщенный, если его картины нравятся самим хозяйкам — что бывает не так редко.
— Джей-об! Джей-коб! — кричал Арчер.
Стил, при всей своей любви к детям, раздражался от крика, нервно тыкал кистью в темные кружочки на палитре.
— Я твоего брата видел… Видел я твоего брата, — произнес он, кивая головой, когда Арчер брел мимо него, волоча лопатку и бросая сердитые взгляды на старика в очках.
— Там, у скалы, — держа кисть в зубах, пробормотал Стил и выдавил охру, не сводя глаз со спины Бетти Фландерс.
— Джей-коб! Джей-коб! — закричал Арчер через секунду, бредя дальше.
В голосе была удивительная печаль. Освобождаясь от плоти, от страстей, он выходил в мир, одинокий, безответный, бьющийся о скалы, — вот как звучал этот голос.
Стил хмурился, но был доволен тем, как легло черное — то самое, чего не хватало, чтобы все связать воедино. «Ах, можно стать живописцем и в пятьдесят лет. Тициан, например…» — и тут, найдя нужный оттенок, он взглянул вверх и, к своему ужасу, увидел над заливом тучу.
Миссис Фландерс поднялась, похлопала по пальто с обеих сторон, чтобы стряхнуть песок, и взяла свой черный зонтик.
Скала была из тех необычайно твердых, бурых, почти черных скал, которые торчат из песка словно что-то первобытное. Скала — шершавая от ребристых ракушек и кое-где покрытая пучками высохших морских водорослей, так что маленькому мальчику приходится широко расставлять ноги, и он не раз покажется себе самым настоящим героем, пока доберется до вершины.