– Да, еще, – говорит она уже в дверях, – не будите меня, пожалуйста, утром. Просто положите ключи в почтовый ящик. Теперь у меня нет причин рано вставать.
– Конечно, – улыбаюсь я и открываю перед ней дверь. – Спокойной ночи, мадам.
– Bonsoir, monsieur. Adieu![68] – И женщина ступает в темноту. Но свет из ее дома и моего – как мостик через дорогу. Где-то внизу мерцают огни городка, и до меня доносится шум моря.
Сделав несколько шагов, она оборачивается.
– Souvenez-vous[69], – говорит она. – Нужно хоть изредка молиться.
И я закрываю дверь.
Ее визит напомнил мне, что до утра нужно многое сделать. Я решаю не пить, пока не отчищу ванную. Сначала оттираю ванну, потом наполняю ведро и мою пол. Ванная – маленькая квадратная комната с одним матовым окошком. Она вызывает в моей памяти нашу парижскую каморку. Джованни вынашивал планы по ее переделке, однажды даже принялся за дело, и какое-то время мы жили среди разваленных повсюду кирпичей и штукатурки. Потом как-то ночью мы вынесли все из дома и оставили на улице.
Наверное, они придут за ним рано утром, может, даже до рассвета, и тогда Джованни в последний раз увидит серое и тусклое парижское небо, под которым мы часто, отчаявшиеся и пьяные, брели, спотыкаясь, домой.
Часть вторая
Глава первая
Жизнь в этой комнате словно проходила под водой. Течение времени никак не ощущалось, часы и дни не имели для нас никакого значения. Поначалу наша совместная жизнь была радостной и удивительной, и каждый день приносил новые открытия. К радости, правда, примешивалась боль, а к удивлению – страх, но это началось не сразу, а только со временем, когда стал иссякать первоначальный упоительный восторг. И вот тогда боль и страх всплыли из глубины на поверхность, и мы скользили и спотыкались на них, теряя душевное равновесие, достоинство и гордость. Лицо Джованни, которое, казалось, навсегда врезалось мне в память за эти утра, дни и ночи, стало вдруг обычным, на нем проступили изъяны, оно словно размылось. Свет в глазах потускнел, высокий прекрасный лоб уже не казался таким притягательным. Уголки чувственных губ опустились, словно от лежащей на сердце тяжести. Лицо Джованни стало чужим, а может, я просто чувствовал себя виноватым, и мне хотелось, чтобы его лицо было лицом чужого человека. Я не был готов к изменениям, которые сам же и вызвал.
Наш день начинался на рассвете, когда я отправлялся в бар Гийома, чтобы пропустить стаканчик перед закрытием. Иногда Гийом закрывал бар для посетителей, и тогда мы с Джованни и еще несколько приятелей оставались, чтобы позавтракать и послушать музыку. Иногда к нам присоединялся Жак – со времени моего знакомства с Джованни он стал чаще бывать там. Если мы завтракали с Гийомом, то расходились обычно в семь утра. Иногда, когда с нами был Жак, он предлагал отвезти нас домой на машине, которую вдруг неожиданно купил, но мы почти всегда отказывались, предпочитая возвращаться пешком вдоль Сены.
Париж ждал весны. Вот и сегодня, слоняясь по дому, я снова вижу реку, мощенные булыжником quais[70], мосты. Под мостами проплывают шлюпки, на них можно видеть женщин, развешивающих выстиранное белье. Иногда увидишь байдарку, и на ней молодого человека, усердно работающего веслом, вид у него беспомощный и глуповатый. У берега покачиваются яхты, стоят плавучие дома и баржи. Мы постоянно проходим мимо пожарной части, и пожарные уже узнают нас. Позже, когда Джованни прятался зимой на барже, именно пожарный, увидев, как он крадется вечером в свое убежище с буханкой хлеба, донес на него в полицию.
Деревья день ото дня зеленели, река вскрылась, над ней плыл коричневатый зимний дымок, появились рыбаки. Джованни был прав, говоря, что рыба для них не главное, им просто приятен процесс ловли. Книжные развалы на набережных обрели праздничный вид, продавцы ждали хорошей погоды и покупателей, которые будут неспешно рыться в потрепанных книжках, а также туристов с их вечным желанием увезти в Соединенные Штаты или в Данию множество цветных гравюр – гораздо больше, чем им нужно. Появились девушки на велосипедах в сопровождении молодых людей точно в такой же, как у девушек, экипировке. Иногда мы видели, как с приближением темноты молодежь оставляла велосипеды на набережной до завтрашнего дня. Тогда Джованни как раз потерял работу, и мы подолгу бродили вечерами. Это были грустные вечера. Джованни чувствовал, что я скоро расстанусь с ним, но не заговаривал об этом, боясь подтверждения своих опасений. Я тоже не осмеливался открыть ему правду. Из Испании возвращалась Гелла, отец согласился прислать мне деньги, и я не собирался делиться ими с Джованни, хотя тот много сделал для меня. У меня появилась возможность вырваться из его комнаты.