– Потому что ты никогда не пытался понять ни одну из них в этом отношении.
– Нет, конечно. Надеюсь, что и они об этом не думали. А почему думаешь ты? В чём твоя изюминка?
– У меня нет изюминки, – сказала она, мурлыкая какую-то игривую мелодию Моцарта. – Вообще нет изюминки. Но действительно трудно оказаться на милости какого-то пузатого, небритого незнакомца лишь для того, чтобы стать собой.
– Это мне не очень по душе. Когда это я был пузатым? Или незнакомцем? Может, и правда, что мне следует побриться, но ведь это твоя вина: я не мог от тебя оторваться.
Я улыбнулся и поцеловал её.
– Ладно, – сказала она, – теперь ты не чужой. Но когда-то ты был чужим, и я уверена, что ещё будешь – и много раз.
– Если на то пошло, и ты ещё будешь чужой для меня.
Она взглянула на меня с быстрой и яркой улыбкой:
– Думаешь, буду?.. Я только хотела сказать, что быть женщиной означает, что мы можем теперь пожениться и оставаться вместе пятьдесят лет, и я могу оставаться чужой тебе все эти годы, каждую секунду, а ты никогда об этом не узнаешь.
– А если бы я был чужим, ты бы об этом знала?
– Думаю, что для женщины мужчина всегда незнакомец. И есть что-то ужасное в том, чтобы оставаться на милости чужого человека.
– Но мужчины тоже остаются на милости женщин. Ты никогда об этом не задумывалась?
– Ну да! Мужчины могут это себе позволить, им даже нравится эта мысль, поскольку она поощряет их женоненавистничество. Но если определённый мужчина попадает во власть определённой женщины, он каким-то образом перестаёт быть мужчиной. И тогда дама уже окончательно в ловушке.
– Ты хочешь сказать, что я должен стараться не оказаться в твоей власти? А как насчёт тебя? – спросил я со смехом. – Хотел бы я увидеть тебя в чьей-либо власти.
– Смейся сколько хочешь, но в этом что-то есть. Я начала понимать это в Испании – то, что я не свободна, что не могу быть свободной, пока не привяжусь, – нет! – не посвящу себя кому-нибудь.
– Кому-нибудь или чему-нибудь?
Она помолчала.
– Не знаю. Я начинаю думать, что женщины привязываются к чему-нибудь на самом деле из-за отсутствия выбора. Они бросили бы всё, если бы только могли, – ради мужчины. Конечно, они не признаются в этом, и большинство не решится потерять то, что у них есть. Но думаю, что это их убивает… Наверно, я хочу сказать, – добавила она после паузы, – это убило бы меня.
– Чего ты хочешь, Хелла? Что с тобой такое происходит, что наводит на эти мысли?
Она засмеялась:
– Это не то, что что-то происходит. И не то, что я чего-то хочу. А то, что я стала твоей. Так что теперь я буду тебе послушным и любящим слугой.
Мне стало не по себе. Я тряхнул головой, изображая недоумение:
– Что ты такое говоришь?
– Как что? Я говорю о своей жизни. Теперь у меня есть ты, чтобы заботиться о тебе, кормить, мучиться из-за тебя, надувать тебя и любить: у меня есть ты, чтобы тебя терпеть. С этих пор у меня будет сколько угодно времени, чтобы сетовать на долю женщины. Но меня уже не будет ужасать, что я перестану ею быть.
Она посмотрела мне в глаза и засмеялась.
– О, я найду себе другие занятия! – воскликнула она. – Останусь интеллигентной, и буду читать, спорить и думать и всё такое прочее, и буду изо всех сил стараться не думать твоими мыслями. А ты будешь доволен, потому что всё это приведёт тебя к мысли, что у меня просто ограниченный женский ум. И если будет на то Божья воля, ты станешь любить меня сильней и сильней и мы будем довольно счастливы.
Она снова рассмеялась.
– Не морочь себе этим голову, милый. Предоставь это мне.
Её весёлость была заразительной, и я опять встряхнул головой и рассмеялся вместе с ней.
– Ты просто прелесть! – сказал я. – Я тебя совсем не понимаю.
Она продолжала смеяться.
– Ну вот и прекрасно, – сказала она. – Мы уже плаваем в этом как рыба в воде.
Мы проходили мимо книжного магазина, и она остановилась:
– Можем зайти сюда на минутку? Я ищу одну книгу. Довольно тривиальную, – добавила она уже в магазине.
Было забавно наблюдать, как она расспрашивает хозяйку магазина. Я лениво поплёлся к самым дальним полкам, где спиной ко мне стоял мужчина, перелистывающий журнал. Когда я остановился рядом с ним, он закрыл журнал, положил его и повернулся. Мы сразу узнали друг друга. Это был Жак.