Он привычно расположился за чем-то, смахивающим на чрезмерно большой разделочный стол без намека на близкорасположенные стулья или хотя бы табуретки. Хорошо еще, что на нем нашлись ножи и глиняные тарелки. Наоми принялась наворачивать, словно не ела с рождения. А может, так и было, могло получиться, что она только сегодня ночью и появилась на свет, чтобы, соответственно, растаять без следа завтра. Хотя он и не любил об этом думать, ему хотелось представлять, что все те женщины, или карлики, или кошки с собаками, которые иногда у него в комнате оказывались, все-таки где-то существовали даже после того, как исчезали из его… среды обитания. Так было спокойнее, что ни говори.
Женщины в последнее время «заглядывали» к нему частенько. Но лучше бы к нему забрел кто-нибудь, кто мог бы стать ему другом, хотя бы на один день, чтобы просто поговорить, и на понятном языке, то есть, по-русски, а не мартышкиными гримасами. Вот тогда бы он отвел душу, наговорился впрок, даже, может, за комп бы не садился… Хотя и знал, что обязан это делать, потому что кто-то, или что-то, определившее такое его существование, желало от него только придуманных слов на экране, требовало только сгенерированного в его мозгах текста, иногда нелепого, как и вся комната.
И он давно уже догадался, что выполнять это условие тут следует неукоснительно. Как однажды у него получилось, когда он почему-то с тоски решил халтурить, его изрядно исколотило собственное рабочее кресло, за которым он сидел перед компом. К тому же, если он писал как следует, с отдачей, по-честному, в холодильнике оказывалась еда получше, а иногда в углу стояла канистра пива. Только раз у него, загораживая край окна, выстраилась небольшая пирамида – внизу стояли две непомерные бочки с красноватым кислым вином, а на ней угнездился бочоночек настоящего бренди, вкусного и легкого в питье, как роса. Ох, и надрался же он тогда! Даже спать два дня не ложился, чтобы эти бочки не пропадали… Но больше они не возникали, сколько бы он не старался хлопать по клавишам с умом и всем своим умением.
Писать сегодня не хотелось, может быть, потому, что Наоми добилась-таки своего. Хотя он и опасался подвоха, но в сексуально озабоченный цветок она не превратилась, осталась почти такой же, как была сначала. Только великовата для него все-таки оказалась, хотя и старалась всячески использовать то, что у него имелось.
Когда она в очередной раз отправилась пожевать чего-нибудь из холодильника, он попробовал найти сигареты. На этот раз с куревом было неплохо, почти нормальные сигаретные пачки валялись на полу там и здесь, а на одном из ковриков отыскался даже горячий кальян с дурацкими шариками. Такие он тоже не любил, это вполне мог оказаться гашиш, от которого потом страдать приходилось не один день, но попробовать все-таки стоило. Он попробовал, к счастью, это был клейковатый табак, безусловно табак, без всякой дури. И на том спасибо.
Наоми бодренько перетащила кальян в кровать и расположилась там курнуть, жестом предложив ему местечко рядом, и тогда он понял, что пора. Добрался до кресла, на этот раз с мощными подлокотниками, высотой чуть не с «папское место», какое он когда-то видел в Пушкинском музее, резное и страшно неудобное. Комп уже подмигивал ему, показывая, что хард что-то грузит.
Это оказался не последний кусок романа, который он сочинял, и даже не одна из тех повестей, которые он обдумывал, а довольно странная программка, смахивающая на интернетский чат в режиме реального времени. Ну что же, раз так, он готов и пообщаться.
Сначала шли занудные, как во всех чатах, междометия и объяснения в любви и дружбе непонятных людей. Потом почему-то вывалился солидный объем откровенной порнухи, но сегодня он на нее и смотреть не стал, стоило ему только вспомнить Наоми. Если что-то и есть, отбивающее охоту к сексу, подумал он, так это порносайты. Они только каким-то уродам и могут пригодиться.
– Лучше бы я вызвал книжку какую-нибудь почитать, – проворчал он.
И вдруг эти слова сами написались на экране, словно давняя мечта графоманов – способность компа писать проговариваемый текст, – воплотилась в реале. Причем выходило это на экране вполне сносно, даже точка в конце предложения имелась.
– Кто тут? А я здесь? – вдруг зелеными буквами написал комп. Сам-то он любил писать черным по бирюзовому.
– Эй, ты не комп? – спросил он на всякий случай.
– Я – Сова, а какой у тебя ник?
– Нет у меня ника, но если тебе нужно прозвище, я просто… Литератор.
– Литератор?.. Ты смеешься? С ним полгода мы все скопом пытаемся заговорить, а он… Или все правда? Ты – это он?
Литератор подумал и вдруг, неожиданно для себя, стал цитировать один из недавних своих опусов.
– Это каждый может, – написалось на экране в темпе, в каком и он хотел бы писать, хотя неизвестно почему, ведь от скорости письма качество текстов не зависело. – Ты что-нибудь новое скажи.
– «Я не помню, как влип в эту ситуацию, как она образовалась. Что сделало мою жизнь такой, какой я вынужден жить. Если бы мне удалось ее поменять, я бы, не задумываясь… Но возможно, это вранье. Если бы все началось с начала, я бы не сумел ничего поделать, и снова оказался здесь».
– Неплохо, – возникли слова зеленым цветом, – слушай, Быстрощелк, может, это в самом деле он?
– Все-равно не верю. Сова, давай спроси его о чем-нибудь.
– Литератор, а по-честному, где ты?
И тогда, может быть, от отчаяния, он стал рассказывать, где живет, как его лишили на сегодняшний день раковины и душа, что он видел за окном, каким ужасным показался ему взгляд предводителя грабительского отряда.
– Врешь, – написала Сова, – у нас все по-прежнему. Москва, декабрь, цены растут и скоро выборы.
– У меня еще пруд под окнами замерз, а вчера на нем первый из рыбаков провалился в воду, – добавил Быстрощелк курсивом. – Едва спасли.
– Я правду говорю.
Литератор подумал, и принялся описывать Наоми. Для верности поглядывая на нее, она уже немного замерзла от сквозняка по линолиуму, закуталась в их общее одеяло, но кальяном дымила по-прежнему. Глаза у нее стали мутноватыми, должно быть, те шарики табака, которые он раскурил, превратились в нечто более крепкое.