Теперь, когда я поняла, о чем идет речь, мне показалось странным, что Молинье делали из всего этого такую тайну. Я еще могла представить, зачем держать окна закрытыми. Может быть, куклам был вреден солнечный свет, их наряды казались очень дорогими и нельзя, чтобы они выгорели на солнце. Но почему никому нельзя об этом рассказывать? В конце концов, такой коллекцией можно гордиться. Или Молинье боялись, что их ограбят?
– А еще имена, – проворковала Вайолет. – Ты должна будешь назвать каждую из кукол, это тоже входит в твою задачу.
С этим уж точно не будет проблем. Я прочла достаточно романов, чтобы знать удивительные и очень романтичные имена. Живым людям такие не подходят, они прозвучат странно и как-то не по-христиански, но разница между героиней романа и куклой не так уж велика: обе обычно ограничиваются тем, что улыбаются и их можно раздеть, когда вздумается. К тому же так я могла отомстить господам за мое новое имя и за историю с посудомойкой.
– А если заметишь что-то еще, что-то странное или необычное, сразу же сообщи нам. Мы не хотим рисковать, что какая-то кукла пойдет трещинами и сломается. Итак, помни, главное – это тщательность, осторожность и внимательность. И молчание, конечно. Ты поняла?
Я кивнула. Но, честно говоря, ничего я не поняла. Да, ясно, они хотят сделать каталог своей коллекции, вернее, коллекции своей тети. Но зачем для этого ехать в Лондон и забирать меня из приюта? Едва ли сироты славились своим талантом к каталогизации, от нас не ждали, что мы станем хорошими секретарями или архивариусами, или как еще можно назвать мою должность в этом доме. Сироты славятся только тем, что никто по ним не заплачет. Никто их не хватится. Никто не станет их искать. Помня это, мне трудно было кивнуть. Но что я должна была сказать? Я уже знала, что не получу ответы на свои вопросы.
– Мне приступать к работе прямо сейчас?
Я хотела, чтобы этот час с куклами остался позади. Хотела выбраться из этой комнаты поскорее. Мне показалось, что тут холоднее, чем в остальном доме. Может, так и было, в конце концов, этой комнатой не пользовались и камин тут уже давно не топили. Неужели старая мисс Лаванда со служанкой накрыли все тут простынями? Или это случилось уже после ее смерти? Если так, то кто этим занимался? Мне бы хотелось выяснить это, чтобы я знала, кого благодарить. Постепенно каталогизировать кукол, пока остальные скрыты простынями, явно приятнее, чем проделывать это под пристальным взором двухсот пар стеклянных глаз. В сущности, я даже радовалась, что никогда не любила кукол. Увиденное разрушило бы эту любовь навсегда.
– Не торопись. Мы достаточно долго тебя искали, никакой особой спешки тут не требуется. Путь был дальним, прошлой ночью ты смогла только немного подремать в трясущемся экипаже. Тебе нужно отдохнуть. Осмотри Холлихок, почитай в библиотеке, поспи. Да и мы хотим отдохнуть от этой поездки. И от тебя.
До последней фразы слова Руфуса звучали очень доброжелательно, но теперь это впечатление развеялось. Я все еще не могла понять, нравится мне Руфус или нет. Милым человеком его точно не назовешь. Но его резкость и прямота впечатляли: благодаря своему статусу он мог говорить, что думает, и не унижаться до лести. Власть, вот в чем было дело. Руфуса окружала аура власти, хоть он и не был аристократом и унаследовал это имение только потому, что у его тетушки не было других родственников. Мне не казалось, что при ее жизни они поддерживали отношения или что Руфус и Вайолет вели себя как заботливые племянники. Мисс Лаванда не любила людей. Может, именно поэтому она и собирала кукол. Одного взгляда на эти безжизненные лица хватало, чтобы отказаться от общения еще на целый год.
– Это значит, что я могу идти куда хочу? – От радости я чуть не выронила куклу и поспешно усадила ее обратно на край комода. Пусть еще немного потерпит без меня. Торопиться-то некуда.
– В рамках разумного, – ответила Вайолет. – Мы не хотим, чтобы ты покидала территорию Холлихока, ни сейчас, ни позже. До ближайшей деревни отсюда далеко, и там нет ничего, что тебя заинтересовало бы. Да и жители ее – не из тех людей, с которыми тебе надлежит общаться.
В такой вежливой форме они пытались передать следующую мысль: «Ты наша пленница, и если когда-нибудь и покинешь Холлихок, то только ногами вперед. А если попытаешься сбежать, по какой бы то ни было причине, то мы тебя найдем. Но мы не хотим, чтобы с тобой что-то случилось».
Эти слова прозвучали как угроза, но в приюте мне тоже не разрешалось уходить далеко, а тут пределы допустимого были куда шире. Ей меня не запугать. Если уж мне вздумается сбежать, то я исчезну бесследно, что бы там ни говорила Вайолет. Наверное, это у меня в крови. Мои родители хотели пропасть без следа – и это у них получилось. От них не осталось ничего, кроме младенца на пороге и медальона, который не открывался.