— Пуля вошла ребенку под подбородок, — говорил доктор Гольдштейн. — Но, вместо того чтобы попасть в полость черепа и оставить выходное отверстие, она срикошетила внутри черепной коробки, причинив обширные разрушения ударной волной. Это привело…
— Доктор, не хочу показаться грубой, но я была в палате, когда Джон Холлкокс выстрелил в себя. Я знаю, что пуля не вышла наружу из черепа. Я хочу знать, в каком он состоянии.
Дарби забросила в рот пару таблеток адвила и запила их стаканом холодной воды, в которой шипел «алка-зельтцер».
— Мы провели санацию раневой полости, — сообщил Гольдштейн. — Эта процедура означает удаление фрагментов пули и костей из мозга. Нам удалось вынуть большую их часть, но с сожалением должен заметить, что некоторые осколки настолько глубоко проникли в мозг в непосредственной близости от чувствительных его областей, что я вынужден был оставить их там. Но в данный момент меня больше беспокоит то, что мы называем побочными эффектами.
— Отек мозга и кровотечение из разорванных сосудов.
— Именно так. — В голосе врача прозвучало удивление оттого, что она разбирается в подобных вещах. — Пулевые ранения головы всегда несут в себе риск развития отеков и, как в случае мистера Холлкокса, инфекции. Мы даем ему сильные антибиотики, но воспаления такого рода — затрагивающие мозг — лечатся исключительно тяжело. К счастью, с ним не случился эпилептический припадок, но мальчик до сих пор пребывает в коме.
— Как вы оцениваете его состояние по коматозной шкале Глазго?
— В данный момент я не могу назвать вам точные показания КШГ. Из-за интубации и сильного отека лица, причем в нескольких местах, он не может разговаривать, а я не могу проверить реакцию его глаз.
— Как вы полагаете, он сможет когда-нибудь разговаривать?
— С вами?
— С кем угодно, доктор.
— Такая возможность существует, но я бы на это не рассчитывал. Я сомневаюсь, что он вообще выживет, причем не из-за огнестрельной раны, а из-за инфекции. У него есть родственники? Насколько я понимаю, его мать трагически погибла.
— Ее убили.
— Ну, если вы отыщете его родственников, дайте нам знать, пожалуйста. Необходимо сделать кое-какие приготовления. Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать, доктор МакКормик.
— Вы позвоните мне, если в его состоянии произойдут какие-либо перемены? Я бы хотела… Я хочу знать, как у него идут дела.
— Разумеется. Как я могу с вами связаться?
Они обменялись номерами. Дарби поблагодарила доктора, убрала ноги со стола и набрала справочное, чтобы узнать номер отделения ФБР в городе Олбани, штат Нью-Йорк.
Она представилась женщине, ответившей на звонок, и попросила пригласить к телефону специального агента Дилана Филлипса.
— Минуточку, я соединю вас с его офисом, — сказала женщина.
Филлипса на месте не оказалось. Дарби оставила сообщение его секретарю.
Пайн говорил, что пытается установить местонахождение владельца дома, доктора Мартина Векслера и его супруги Илейн. Но Дарби не хотела ждать и развернулась к компьютеру. Получив всю необходимую информацию, она взялась за телефон.
Часом позже ей удалось выйти на одного из детей Векслера — его старшего сына, Дэвида, который жил в Висконсине. У него нашелся номер телефона дома, в котором его родители остановились на юге Франции. Имена Эми и Джона Холлкоксов ничего ему не говорили.
Дарби набрала названный им номер. Включился автоответчик, заговоривший по-французски. Дарби оставила подробное сообщение, присовокупив к нему номера своего служебного и мобильного телефонов, и попросила перезвонить ей в любое удобное для них время.
Повесив трубку, Дарби осталась сидеть в тишине своего кабинета. Мысли ее устремились к Джону Холлкоксу.
«Шону», — поправила она себя.
Двенадцатилетний мальчишка лежал в коме. Ее собственный отец провел в этом состоянии месяц. Его индекс по шкале КШГ был равен единице. Он так и не открыл глаза, не произнес ни звука и не сделал ни единого движения. Его мозг был мертв.
Она помнила, как сжимала руку отца, пока врач объяснял матери, что случится с Биг Рэдом после отключения системы жизнеобеспечения. Дарби помнила, как впилась ногтями в ладонь отца с такой силой, что расцарапала ее до крови. Она помнила, что надеялась — нет, верила! — что боль заставит отца прийти в себя. А потом аппаратуру отключили, и они ждали, пока тело отца умерло.
Дарби положила локти на стол и уставилась на свои руки. Сейчас ее ладони стали крупнее, и кончики ее пальцев были покрыты засохшей кровью. Кровью Шона. Тогда, в палате, она звала на помощь, прижимая мальчика к себе.