— Туда, — прошептал я. — Ты видишь это?
— Да. — Кэрол все еще держала меня за руку. Мы не держались за руки с тех пор, как были совсем маленькими. Мне это не нравилось. Это казалось… Это имело сексуальный подтекст. У меня возникла эрекция. Это же моя сестра, а у меня эрекция. Я чувствовал себя ужасно. Запах давил на мои легкие, как газ. Я едва мог дышать. Мерзкое возбуждение грозило одолеть меня. Я хотел прикоснуться к Кэрол, разбудить ее, втянуть, кричащую и возбужденную, в свой эротический сон. Я тяжело дышал, борясь с навязчивым желанием, и плотно закрыл глаза. Темнота, темнота.
— Ты чувствуешь запах? — спросил ее.
— Запах чего? Что ты чувствуешь?
— Неважно, — отмахнулся я. Мое дыхание участилось. Рука дрожала, когда я светил фонариком на противоположную стену. Я снова открыл глаза. Кэрол так крепко держала меня за руку.
Мы вместе подошли к отверстию в стене. Свет становился все сильнее. Была ли это тьма, душившая меня? Или я сам, моя похоть, моя ненависть к себе?
Я заглянул в отверстие. Зажженная лампа стояла на полу возле кресла. В кресле сидела Джессика с куклой на коленях, не обращая на меня внимания. Ее волосы свисали на глаза, она раскачивалась взад-вперед. Рядом с креслом стояла Наоми, в одежде, которую я надел на нее в утро нашей поездки в Лондон, одежде, которую я в последний раз видел в пластиковых пакетах в Скотланд-Ярде. Она посмотрела на меня и улыбнулась.
Кэрол отпустила мою руку. Я шагнул через проем. Меня охватило такое горе, такое ослепляющее горе. Она стояла безупречная в свете лампы. В ней не было ничего призрачного, ничего бесплотного. Мои глаза не могли видеть сквозь нее, я знал, что могу дотронуться, если осмелюсь, если только протяну руку. Ее волосы были мягкими, кожа выглядела чисто вымытой, и я знал, что не сплю. В кошмаре, но не во сне.
Кэрол шагнула через отверстие позади меня. Я слышал ее дыхание, тяжелое, неровное и полное страха.
— Привет, папочка. — Голос Наоми, не голос во сне. Я почувствовал, как слезы ошпарили глаза, ослепляя меня. Я твердил себе, что это не Наоми, что Наоми мертва.
— Здравствуй, тетя Кэрол. Вы ищете Джессику? Джессика пришла ко мне. Мы играем с ее куклой. — Она сделала паузу. — Теперь это моя комната. Я могу играть здесь в любое время, когда захочу.
— О, Господи! — Кэрол стояла рядом со мной, крепко вцепившись в мою руку.
Джессика подняла голову. Казалось, она не обращала внимания на окружающую обстановку. В нескольких футах от нее лежал сверток с человеческими останками, который мы с Льюисом развернули. Два других по-прежнему оставались там, где мы их нашли. Над ними копошились два больших паука, черных и злобных. Я вздрогнул от быстрых движений их длинных лапок.
— Здравствуй, мамочка, — прошептала Джессика. — Я пришла в комнату Наоми, чтобы поиграть с ней. Кэролайн и Виктория придут позже.
— Мы должны забрать ее отсюда, — выдохнула Кэрол. «Отсюда? — подумал я. — Куда? Куда бежать? Тьма тянется бесконечно».
— Разве мама не с тобой? — спросила Наоми. Ее тонкий голос без усилий пронесся сквозь темноту. Она не двигалась. Ее мягкие глаза, казалось, манили, притягивали меня к себе.
Я покачал головой.
— Мама внизу, дорогая, — сказал я.
Кэрол сжала мою руку.
— Ради Бога, не разговаривай с ней. Она не настоящая, ее нет. Помоги мне вытащить Джессику отсюда.
В этот момент из глубины комнаты, из тени, недоступной для света лампы, раздался звук. Шаркающий звук. Я поднял луч фонаря и посветил в ту сторону, откуда доносился этот звук. Боже, почему я просто не побежал?
Они медленно шли к нам, маленькая Кэролайн и маленькая Виктория. Они не были одеты в свои красивые одежды, они вообще не отличались красотой. Наверное, так они выглядели после того, как какое-то время пролежали мертвыми, пока Лиддли не закончил работу по их разделке и завертыванию в рогожу.
В своем внезапном отвращении я уронил фонарь. Он с треском упал на пол, разбившись. Теперь остался только свет лампы. А позади нас — темнота. Темнота и звук дыхания.
Глава 25
Поначалу он был почти невидим, явившись ко мне из привычной темноты, черная как копоть одежда отлично его маскировала. Первым я увидел его лицо, его сверхъестественную белизну, бледность, не похожую ни на какую прижизненную. Он казался истощенным: истощенным от потери крови, от потери надежды, от потери воли. Его глаза переполняла боль. Они заговорили со мной раньше, чем он открыл рот. Я узнал больше из его глаз, чем из того, что он когда-либо говорил мне, или из того, что я когда-либо читал в письмах или дневниковых записях. В одной руке он держал скальпель. Красный скальпель с костяной ручкой. Его рука блестела от крови.