Эскулап внимательно посмотрел на него прозрачными глазами.
- Продолжай, - попросил он. - Вижу, тебе есть, что сказать.
- Мне нечего сказать, - буркнул Клим.
- Нет, есть, - возразил Эскулап. - Говори.
- Мне нечего сказать, Борис Романыч, - повторил Клим.
Эскулап вздохнул.
- Ну, хорошо. Не хочешь - я начну, а ты продолжишь.
- Я вовсе не за девушку говорил, - сказал Клим сухо.
- Я тоже не за нее, - сказал Эскулап. - Погибла - ну и ладно. Недолго ей оставалось... Дело ведь в мистической составляющей. Смерть, если она не противна, всегда мистична. По крайней мере, бывает мистичной до и бывает мистичной после. Исходя из этого, ты просто не можешь смотреть на явления Комнаты, как на нечто, не входящее в пределы круга мистичности, так?
- Наоборот, - возразил Клим. - Я полгода работал дежурным, сидел за тем проклятым столом и ничего обыкновенней появления человека вообразить уже не в состоянии.
- Тогда в чем дело? - спросил Эскулап озадаченно.
- В том... - начал Клим, но вдруг запнулся. - В том, - повторил он, - что... мы ведь совсем не понимаем людей из Комнаты. Еще ни один из них не воспринял то, что с ним произошло, как нечто обыкновенное. Мы восприняли, а они - нет. Им страшно вспоминать и страшно осознавать, что это еще не конец приключений... А для нас это уже давно не приключения. Мы перестали удивляться. Так же, как перестали интересоваться тем, что будет, если один из них выживет. А что будет, действительно? Это тоже давно сделалось обыкновенностью: умрет, и точка, и ничего с этим не поделаешь... Представьте себе на минуту, что это не есть обыкновенность. Разве можно считать простым стечением обстоятельств рождение красивого ребенка у некрасивых родителей? Или выживание в авиакатастрофе? Пускай это только статистика. Но как факт. Определенное стечение обстоятельств выстраивается в редчайшую цепочку, какой никогда больше не будет, до того она сложна и неповторима. Как не будет одинаковых рассветов или одинаковых галактик. Как толпа на базаре, которая никогда больше не соберется в том самом виде, в котором была вчера... Мне нечего предложить взамен обыкновенности, но это еще ничего не значит. Даже если нам докажут, что это вовсе не телепорт, мы будем свято верить в обыкновенность явления. Отсюда и творческая слепота, и готовность поверить в происки соседей... Смотреть в горизонт легче в подзорную трубу, но она не нужна при постройке дома...
Эскулап улыбался, как довольный кот, нализавшийся сметаны.
- Я вижу, у тебя созрела гипотеза, - бросил он лениво.
Клим кивнул.
- Да, созрела. Это докричавшиеся. До бога, до черта, до мирового хаоса - неважно... Каждый из них в своей другой жизни стоял на грани отчаяния, и это был предел, критическая отметка их душевного страдания... И вот они начинали взывать. Даже самые закоренелые атеисты. Ведь ясно же: если припрет, верующим ты станешь однозначно... И все они - истинно верующие и истинно неверующие, бывшие атеисты и бывшие верующие - начинали взывать. Каждый по своему. Взывать к господу богу или еще к кому, молили о спасении, обещали измениться, построить церковь, быть где угодно, только не здесь и сейчас... и сила их желания оказывалась настолько велика, что происходило невозможное... Можно назвать это материализацией желаний. Или мыслей, если угодно. Ведь в состоянии же обыкновенный человек совершить определенные умственные усилия, чтобы поставить себе большую цель и в конце концов ее достигнуть?.. Что-то вроде векторизации мыслей... Так же и с неизвестными. Только в совершенно иных масштабах... Что если мы имеем дело не со шпионами, не с подопытными крысами, а с пленными концентрационных лагерей, с отчаявшимися алкоголиками, с подростками, решившими спрыгнуть с моста, с преданными офицерами, с партизанами, стоящими у стенки?..
- Ага, - сказал Эскулап, когда Клим внезапно замолк. - А тот, кто за все это отвечает, просто не рассчитал порог допустимого для человеческой психики.
- А может, это просто сбой, - сказал Клим тихо. - Не положено им перемещаться, но по-другому не выходит. Мысль опережает материю.
Он встал и прошелся взад-вперед по прихожей. Голова гудела то ли от недавней драки, то ли от осознания того, что он только что наплел. Он выплюнул окурок и яростно растер его ботинком. Эскулап смотрел на него с понимающей ухмылкой.
- Да-а, - протянул он, глянув на часы. - Поэтов у нас всегда хватало. Не ты первый, не ты последний... Однако как ты представляешь подтверждение своей гипотезы или, упаси господи, ее использование?
Клим покачал головой.
- Я ничего не представляю, Борис Романыч. Мне нечего предложить. Я лишь пытаюсь не доверять обыкновенности.
Эскулап ухмыльнулся.
- Что ж, это у тебя получается. И все же я предпочел бы иметь дело с телепортом.
Клим не ответил. Тогда Эскулап открыл дверь, сунул руки в карманы и вышел. Клим последовал за ним.