— Не совсем.
— Ладно, идем.
— Смотри, кошка.
— Миленькая.
— Не часто можно встретить белую кошку.
— Да.
— А что это означает? Это какой-то символ?
— Наверно, смерти.
— Почему?
— А может быть, богатства. Не помню.
— Киса, иди сюда, кис-кис-кис.
— Кажется, у нее глаза разноцветные.
— Ага.
— Обожаю кошек.
— Почему?
— Они такие себе на уме. Собаки более… безусловны, что ли.
— Блин.
— Что?
— Ты знаешь.
— Что именно?
— Ты же Лев.
— Точно.
— Угу.
— И почему же ты обожаешь кошек?
— Не то чтобы обожаю всех подряд. Я живу с котом, вот его я обожаю. Но если бы мне встретилась собака и история ее души счастливо совпала с моей, развивалась бы в такт, синхронно и предопределенно, я жила бы с собакой. Но я женщина, которая живет с котом. Вот так.
— Ее зовут Сейридвен.
— Ке-рид-вен. Видишь, первая буква? Это кельтская К. Керидвен — богиня плодородия и изменений. А имя ее означает белую луну.
— Точно.
— Прости, я только что поправила тебя.
— Все в порядке. Наверняка это благодаря твоим родителям.
— Не знаю.
— Точно тебе говорю.
— Ну и ладно.
— Должно быть, это тяжко.
— Откуда ты знаешь?
— У меня был друг в старшей школе, его родители вечно поправляли их с сестрой. У отца был семейный бизнес, а мать занималась какой-то наукой. Так вот, они вечно исправляли Макса и его сестру, даже когда та едва училась говорить, представляешь! Даже за обеденным столом. Даже меня поправляли. Еще они были просто повернуты на приветствиях. Знаешь, как это выглядело? Привет, папа! Обнял-поцеловал. Привет, мама! Обнял-поцеловал. Пока, папа! Обнял-поцеловал. Пока, мама! Обнял-поцеловал. Или все время нужно было комментировать. «Просто собираюсь посмотреть телевизор, папа». «Я иду в сад, мама». Это все так утомляло! Однажды мы вернулись из школы и, не поздоровавшись с отцом, побежали наверх, к Максу в комнату. То ли смеялись над чем-то, то ли куда-то спешили. Но через пять минут на пороге его комнаты возник отец и сказал: «Макс, могу я поговорить с тобой? В кабинете». Кабинет был личным пространством его отца, всегда закрытым. Макс мог туда войти только в особых случаях — когда отец собирался «поговорить» с ним. И тут я через стену услышал, как тот на него орал. «Кем ты себя возомнил?! Ты забыл, чей это дом?! Или ты слишком хорош для того, чтобы здороваться со своим отцом?!» Я чувствовал себя ужасно неловко. Мы с Максом никогда об этом не говорили. Его родители казались мне очень любящими во всех отношениях. У них по всему дому висели картины, было несколько машин, они играли в теннис. В гости к ним приходили интересные люди. Кучи книг на полках. А мать все время пекла кексы. Но прошло время, и мы с Максом стали совершенно разными людьми. Сейчас он, кажется, занимается снарягой для коньков. Так что да, я знаю о том, как это тяжко. Если у тебя было то же самое, тебе, должно быть, тоже пришлось фигово.
— Не знаю. Я ничего другого просто не знаю.
— Это правда.
— Смотри-ка, а ты ей нравишься.
— Ага.
— Все, пошла.
— Пока-пока, Керидвен.
— Она сделала тут свою работу.
— Ага. Смотри, там во внутреннем дворе еще какой-то домик. Знаешь, почему так больше не строят? Все дело в автомобилях. Высотные дома с парковой внизу — в приоритете. Такое впечатление, что это важнее природы и пространства.
— Это печально. Природа и пространство невероятно важны. И удивительно, что они… теряют свою ценность.
— Согласен. Но люди сейчас считают автомобили более ценными. Скоро вся нижняя половина многоквартирных домов превратится в автостоянки или в гаражи.
— Да нет.
— Да. И мы наверняка их увидим.
— Да уж.
— Куда теперь?
— Прямо.
— Ты хорошо знаешь этот район?
— Нет, просто мне хочется туда пойти.
— Ладно.
— А ты сейчас на севере живешь?
— Ага.
— И как, нравится?
— Ага. Потому что на юге живут родители, стоит моя школа. Так что… в сравнении с этим север просто потрясный.
— А почему не уедешь из Мельбурна?
— Понятия не имею. Я немного путешествовал с Хлоей, девушкой из кафе. Мы с ней были в Южной Америке и в Юго-Восточной Азии. А подростком я вместе с родителями гостил у родственников в США. С другом и его семейством ездил кататься на лыжах в Новую Зеландию, это было здорово. Хотя и немного напряжно. Мы все вместе жили в одном домике. Правда, я никогда не был в Европе, но еще не все потеряно. Вдруг. А ты? Почему ты живешь здесь и никуда не уезжаешь?
— Просто я там, где я есть.