— Еще бабулин.
— Мне нравится, что он в форме морской раковины.
— Ага. Французский. В нем можно вафли печь.
— И ручки не нагреваются?
— Не-а.
— Я нормально порезал?
— Ага.
— Помочь еще?
— Не надо. Просто посиди. Сейчас все поджарится. Хочешь сока?
— Да, спасибо. Тут?
— Нет, в другой дверце.
— А стаканы? Прости.
— Все нормально. Стаканы тут.
— Хочешь, я смешаю с алкоголем?
— Нет-нет, просто сок.
— Ты как, живой?
— Угу.
— А я вот… не совсем, кажется.
— О.
— Ага.
— Горе вообще некоторым образом забирает.
— Точно.
— Да.
— А бабушка у тебя еще жива?
— Нет. Умерла четыре года назад. Отошла в мир иной.
— Ох.
— Дома так… тихо.
— Верно.
— Тебя это раздражает?
— Ну так, немного.
— Какой аромат пошел! А, Свинтус? Мне кажется, я начинаю ему нравиться. Что думаешь? Он подсел поближе ко мне.
— Все может быть. О, смотри-ка на него. Так прикольно. Я иногда в самый разгар какого-нибудь напряженного разговора или вся такая погруженная в мысли или ощущения смотрю вокруг — и вдруг вижу кота. Сидит и наблюдает за мной. Не осуждая, не обвиняя. Просто смотрит. И мне это так нравится!
— Ого.
— А у тебя есть домашние животные?
— У меня нет. Но мои родители всегда держали собак. Теперь у них два пуделя. Джинджер и Фред.
— О, мне нравятся пудели.
— И мне.
— Большие?
— Огромные, темные, кудрявые.
— Как и ты.
— Ну, может.
— Они наверняка скучают по тебе.
— Кто, родители?
— С тех пор, как ты от них отдалился.
— Ну да, я же на другом краю города.
— Да я сейчас не о физическом расстоянии.
— Я понял.
— Может, съедим наши сэндвичи в библиотеке?
— В библиотеке? Почему бы и нет.
— Прямо по коридору, вторая дверь налево. Я буду там.
— Договорились.
48
Мне всегда несколько неловко готовить еду специально для кого-то еще. Собирать продукты, выкладывать их в блюдо. В процессе готовки я не думаю об этом, но вдруг спохватываюсь в полнейшем недоумении и сомнениях, пытаясь разгадать, что это я наворотила, как все это готовила и что именно хотела получить в итоге.
Я никогда не следую рецептам и рассматриваю их только как некие предложения, но вовсе не правила. Мои парни от этого приходили в бешенство. Особенно когда еда, приготовленная мной, получалась не такая, как хотелось бы. Точнее, блюдо не соответствовало их ожиданиям. Я-то обычно ничего не жду, только чтобы еда была питательной и наполняла меня жизненной силой ци.
Мне необходимо чувствовать разные текстуры. Салат айсберг, арахисовое масло, холодный, хрустящий темный шоколад, пористый тофу, жирный авокадо. Вкус у меня на втором месте. Однако большинство моих парней, и даже отец считали иначе. Вкус для них был символом статуса. Один мой парень напихивал полный рот еды, а потом выплевывал ее, если ему казалось, будто в ней слишком много куркумы, перца, чили или паприки или она несоленая.
Папа всегда заглядывал мне через плечо, когда я что-то готовила, и комментировал увиденное или предлагал улучшить его, что-то добавить. Кухня оставалась его владением. Почти всегда готовил именно он, как и закупал продукты на рынке. Мама лишь изредка ездила в супермаркет и раз в две недели готовила свое знаменитое вьетнамское карри. Это было единственное блюдо, которое она вообще умела готовить и которое каждый раз получалось точно таким же, как и в предыдущий.
Если же она решала поэкспериментировать с новыми рецептами или вкусами, то начинала волноваться, нервничать, лицо ее краснело. Но тут на помощь приходил папа и быстренько все «исправлял», а потом бежал в аптеку, покупал ей рецептурные лекарства, которые она обычно принимала перед сном, потому что «дико болела голова». Однажды она решила приготовить греческий пирог с фетой и шпинатом, так после этого целую неделю пролежала в постели.
Отец же воспринимал готовку как отдых от работы, хотя все равно выглядел не слишком отдохнувшим. Ведь ставки слишком высоки. Нужно было удовлетворить вкусовые рецепторы других людей, при этом все необходимое обязательно должно было быть в кладовой, холодильнике и в шкафчике со специями, причем обязательно свежее и непросроченное.
Кухня напоминала скорее поле боя, чем место для отдыха. «Не трать попусту, нужды не будет», — повторял он свою любимую поговорку. «Если я не хочу это есть, внутри меня оно растратится так же попусту», — отвечала я ему. Он считал такое отношение к еде огромной привилегией, так оно и было. Хотя мое несъеденное картофельное пюре не имело никакого отношения к тому, что в мире есть люди, умирающие от голода и жажды, и есть другие, отказывающиеся распределять ресурсы с любовью и вниманием ко всем живущим на земле.