Это было грандиозно!
А на следующий день на первых полосах газет появились репортажи о том, как блестяще он выиграл суд, выставив дураком обвинителя, и о том, какое незабываемое впечатление он произвел на присяжных. Вышла даже передовица, прославляющая его мужественное противостояние властям во имя справедливости, а он смотрел за тем, как судьи входят в зал и рассаживаются. Вердикт передают клерку, а он передает его судье. Он наблюдает за вставшими подсудимыми. Он смотрел, и тепло разливалось по его телу, когда судья зачитывал приговор, а они серели, белели или зеленели, но это не имело значения – ему было хорошо; и он вежливо смотрел в лицо адвокату, защищавшему полицейских, абсолютно спокойный и расслабленный, и вскоре заметил, что адвокат видит в нем достойного соперника, а потом посыпались вопросы, но его уверенность в себе оставалась непоколебимой, а сам он пребывал в расслабленном состоянии, а судья лично поблагодарил его за то, что он довел это дело до суда, и выразил надежду, что граждане будут и впредь проявлять подобное мужество и следовать его примеру; и он услышал приглушенный всплеск брошенных в воду значков и пистолетов, и лицо Капитана было красным, когда он орал на этих двух офицеров, и он со Стейси и его женой сидели в гостиной, попивая бренди и разговаривая, и он почувствовал, как ребро его ладони врезается в шею копа, и услышал клацающий звук столкнувшихся шлемов, и он засовывает их в их же машину, и
звук барабана стиральной машины начал вмешиваться в радостные переживания, и он вскочил с койки и стал расхаживать по камере, но не так, как делал это прежде. Ушло напряжение, которое он чувствовал раньше. Его место заняла яркая радость, почти эйфория. Может, и не столь грандиозные ощущения, которые он испытал ранее, но тем не менее это были ощущения, близкие к эйфорическим.
Он не просто шагал, но расслабленно и с удовольствием передвигался от двери к стене, не считая шаги и не беспокоясь о том, как бы не наступить на трещину.
Он взглянул в зеркало на свой прыщ и легонько его коснулся. Прыщ вроде как увеличился слегка, и прикасаться к нему стало еще больнее, но это ничего не значило. Он пожал плечами и продолжил с удовольствием прогуливаться от двери к стене, не пытаясь при этом воссоздать образы, чтобы заново их прожить. Он просто вспоминал и наслаждался.
Впервые он побывал в полицейской машине, когда ему было восемь. Раздался звонок, его мать пошла открывать дверь, потом зашла в его комнату и сказала, что два копа хотят с ним поговорить. Внезапно он взмок. Он знал, зачем они пришли. Они пришли арестовать его за то, что он избил Анджело. Но у него всего лишь красная отметина была на щеке. Разве не так? Не вспомнить. Вроде бы. Не было времени рассмотреть. Быстро свалил оттуда. Они кричали что-то, а он бежал. Что-то случилось. Может, он ему голову повредил? Может, у него кровь пошла, когда он сбежал? Из носа или изо рта. А вдруг из глаз? Боже, пожалуйста, только не из глаз. Он не хотел его бить. Они его заставили. А вдруг копы будут его бить? Непременно изобьют. Потом увезут в тюрьму. Ему никогда больше не увидеть мамулю. Никогда.
Сын… сын (два громадных гиганта в синем стояли позади нее. Он дверей даже не видел. Они до потолка головами доставали. С того места, где он находился, даже лица их трудно было рассмотреть. Одна синева в дверях. А перед ними мамуля стоит. Почему она позволяет им забрать меня? Они же никогда больше не увидятся. никогда.). Сын. Офицеры хотят поговорить с тобой насчет той собаки, которая тебя вчера укусила…
Собака? Вчера? Вчера (он катался на роликах с друзьями по ухабистому тротуару. Они смеялись и кричали, раскатывая по кварталу, грохоча железными колесиками. Внезапно из какого-то двора выскочила маленькая черная собачонка и хватанула его за лодыжку (правую? левую??? ну да, за левую). Он завопил и расплакался, в то время как остальные ребята стали орать на пса, и из дома выскочила женщина, подзывая собаку и крича на ребят, чтобы они унялись, потому что пугают его, а он продолжал плакать, не чувствуя при этом боли и пребывая в том же истерическом состоянии, он долетел до дома, под крики женщины, которая хотела, чтобы он вернулся и она могла, осмотреть его ногу, но он рванул что есть дури и, когда долетел до дома, даже не остановился, чтобы снять с ног ролики, и прогромыхал ими по лестнице, цепляясь за перила, волоча и толкая свое тело три этажа вверх, пока не добрался до двери своей квартиры, и, вкатившись в нее, забарабанил по ней ладонями, крича мама, мама, а когда она открыла ему дверь, он упал на нее и она – с напряженным лицом – его подхватила, а он бился истерике, всхлипывал и плакал, не в состоянии объяснить ей, что случилось, сколько бы она его ни успокаивала, до тех пор, пока она не втащила его с трудом в его комнату, и, уложив в кровать, она стала гладить по голове и целовать его, а он вжимался лицом в ее бедро, обнимал ее, отчаянно прильнув к мамочке, и всхлипывания стали затихать, а она продолжала гладить его по голове, пока он не успокоился и не начал рассказывать о произошедшем, а потом она еще долго сидела и ждала, пока он достаточно не успокоится, чтобы можно было снять с него ролики и отвести в ванну, умыть его лицо холодной водой, расчесать его волосы, а потом отвести к доктору.