«Местечко», как его называли, Ботасен, где проживал старый м-р Блайх, представляло собой приземистое строение — помещичий дом пятнадцатого века, с прочными стенами и торчащими каминными трубами, — сооруженное из темно-серого камня, добытого неподалеку, в каменоломнях Вентор-Гана. По сторонам, совмещая приятное с полезным, место для прогулок и ограду, располагался сад с широкими лужайками, окруженный величественной рощей деревьев, кроны которых напоминали оленьи рога. Все это несло на себе глубокий отпечаток эпохи и казалось вполне подходящей сценой для всяких странных и сверхъестественных происшествий. С каждой сумрачной низиной в округе могла бы быть связана легенда, а стены самого здания просто наверняка скрывали какую-нибудь потайную комнату. Туда-то, следуя своему обещанию, и прибыл наутро Парсон Рудалл. Как оказалось, для встречи с ним был приглашен и другой священник, который вскоре после прибытия, под предлогом осмотра гостем тропинок и деревьев парка, предложил прогуляться вместе, пока не прозвонит обеденный колокол. И там, очень многословно, с постоянными торжественными паузами, его собрат «поведал тайну».
Необычайное несчастье, сказал он, свалилось на юного Блайха, некогда подающего надежды наследника своих родителей и земель Ботасена. Хотя с детства он был живым и веселым мальчиком, отрада старости отца, как Исаак в былые дни, в последнее время он внезапно переменился, стал сдержан и молчалив — нет, даже как-то суров и мрачен, необщителен, всегда задумчив, часто слезлив. Сперва мальчик ничего не говорил о причинах такой глубокой перемены, но наконец, в ответ на настойчивые расспросы родителей, открыл свою тайну. Дело в том, что каждый день он ходил по тропинке среди полей к дому этого самого священника, который заботился о его образовании и наставлял его в занятиях, соответствующих его возрасту. На его пути лежала одна пустошь или низина, где дорога вилась среди высоких гранитных глыб с поросшими травой пространствами между ними. Там, и всегда в одном и том же месте, мальчик каждый день, по его словам, встречал женщину с застывшим, бледным лицом, в длинном свободном одеянии из грубой шерстяной ткани; Одна рука ее всегда протянута вперед, другая прижата к телу. Ее зовут Дороти Динглет, и мальчик знает ее еще с детства, поскольку тогда она часто бывала в доме его родителей. Но пугает его то, что она умерла уже три года назад, и он сам вместе с соседями присутствовал на ее похоронах. Значит, как простодушно заключает мальчик, поскольку он видел ее тело лежащим в могиле, то, что он видит каждый день, — это ее дух или призрак. «Спрошенный снова и снова, — сказал священник, — он ни разу не сбился; но он повторяет одну и ту же простую историю как нечто, не подлежащее сомнению. Действительно, описания мальчика очень ясны и спокойны для его возраста. Он говорит, например, что волосы привидения выглядят неживыми, такие мягкие и невесомые, словно тают на глазах. А ее глаза раскрыты и никогда не мигают, даже когда солнце светит ей прямо в лицо. Она не делает шагов, но как бы плывет над травой. И ее рука, протянутая вперед, словно указывает на что-то очень далекое, чего нельзя увидеть. И эти ее постоянные появления, — а он неизменно встречает ее там — очень подавляют мальчика. И хотя он никогда не встречает ее к ночи, он, не может спокойно спать».
Вот что рассказал священник; здесь его прервал звон колокола к обеду, и мы вошли в дом. После обеда, когда юный Блайх вместе со своим наставником оставил нас, чтобы заняться книгами, его родители тотчас пожелали узнать мое мнение об их сыне. Я очень осторожно сказал, что «случай этот странный, но ни в коей мере не невозможный. Я непременно займусь им и не побоюсь столкнуться с чем бы то ни было, если мальчик будет откровенен со мной и исполнит все, что я скажу ему». Мать мальчика была чрезвычайно обрадована, но я заметил, что старый м-р Блайх побледнел и что его гнетет какая-то мысль, которую он, однако, не высказал вслух. Затем они решили, что пора позвать мальчика, чтобы он безотлагательно встретился со мной. Он пришел и повторил мне свой рассказ с большим самообладанием и вдобавок с очаровательной простотой выражений. Казалось, что это, правда, сказано про него, он действительно выглядел как ingenui vultus puer ingenuique pudoris.Я раскрыл ему свои намерения. «Завтра, — сказал я ему, — мы пойдем вместе на то место; если женщина появится, в чем я не сомневаюсь, предоставь мне действовать в соответствии с тем, что я знаю, и с теми законами, что записаны в моих книгах».
Местность, на фоне которой развертывались события, описываемые легендой, сохранилась неизменной и все еще посещается теми, кто интересуется сверхъестественными преданиями старины. Тропинка проходит через болотистую пустошь, где тяжелые громады скал возвышаются тут и там из травянистого дерна, а заросли вереска и чертополоха переплетаются в золотистые и лиловые узоры между ними. И среди всего этого между скал извивается естественная дорожка, протоптанная редкими деревенскими прохожими. Как раз посредине, где полоска дерна, лежащая у тропинки, несколько шире, чем везде, находится то место, которое до сих пор связывают с тем привидением, называя его Призраком Парсона Рудалла.
Но мы должны воссоздать первое столкновение священника с Дороти из его собственных слов. «Мы встретились, — пишет он, — в саду ранним утром, когда другие еще спали; мы вдвоем, я и мальчик, пошли к полю. Он был совершенно спокоен; рукой он прижимал к себе Библию, откуда прочел мне несколько стихов, которые, по его словам, выбрал уже давно, чтобы всегда держать в памяти. Это были стихи из Книги Иова: „Тогда смущаешь ты меня снами и ужасаешь меня видениями“ и из Второзакония: „Скажи утром: „Боже, пусть будет еще вечер!““, а вечером скажи: „Боже, пусть будет еще утро!“ — из-за страха сердца твоего, из-за видений глаз твоих».
Способность мальчика так легко применять стихи меня очень порадовала, но в глубине души мне было тревожно и далеко не весело. Поскольку я предполагал, что это может быть daemonium meridianum,духи наиболее неподатливые воздействию и приказам из всех, кого только может встретить человек, и к тому же еще самые опасные. Мы едва достигли указанного места, как одновременно увидели ее, скользящую к нам; в точности так древние авторы описывали своих «лемуров, которые плывут по земле, не оставляя ни следа на песке, не задевая ни травинки». Выглядела эта женщина совершенно так, как описывал ее мальчик. Бледное, окаменевшее лицо, странные, похожие на туман волосы, застывший, немигающий взгляд, устремленный, однако, не на нас, а на что-то очень-очень далекое; одна рука протянута вперед, другая лежит на поясе, повязанном на ней. Она плыла по полю, как корабль по течению, и проскользнула рядом с нами, чуть помедлив. Но столь глубокий трепет объял меня — ведь я стоял лицом к лицу с человеческой душой, отделенной от плоти, — что мужество покинуло меня, и я забыл о своих намерениях. Я хотел обратиться к видению в заранее выбранных словах, но не смог. Я оставался стоять, пораженный и безгласный, пока она не удалилась. За нами увязался спаниель, любимец мальчика; но, когда женщина приблизилась, бедное создание, отчаянно завизжав и залаяв, кинулось бежать прочь, назад, в невыразимом ужасе. Мы возвратились домой, и после того, как я сказал все что мог, чтобы успокоить мальчика и утешить стариков, я на некоторое время покинул их, пообещав, что, как только завершу одно дело в другом месте, куда я должен отправиться сейчас, я вернусь, чтобы уладить и их дело.
Январь 7, 1665. — Дома из книг я узнал, что должно предпринять; итак, Apage, Satanas! — Изыди, Сатана!
Январь 9, 1665. — Сегодня я покинул жену и семью, будто бы для того, чтобы провести обручение в одном месте, а сам тайно поехал в епархиальный город, где находится резиденция нашего достойного епископа.
Январь 10, 1665. — Deo gratias, — благодарю тебя, Боже, — за спокойный путь до Эксетера; за испрошенную и полученную немедленно аудиенцию у его светлости; просил я ее для совета и наставления по одному очень тяжелому и значительному делу; меня позвали, я вошел, выразил свое почтение; затем по данному мне знаку изложил свое дело — затруднения по поводу Ботасена, подкрепленное яркими, живыми примерами и торжественными заверениями всего виденного и слышанного мной. Я был спрошен его светлостью, какую же именно помощь желаю я получить из его рук. Я отвечал, что мне нужно разрешение заклинать духов, чтобы я мог, поступив так, успокоить этого пришельца из другого мира и таким образом избавить живых и мертвых от подобных неожиданностей. «Но на каком основании, — сказал епископ, — вы полагаете, что я уполномочен давать то, о чем вы просите? Наша Церковь утратила, как известно, некоторую часть своей древней власти — из-за отпадения от истинной веры и других злоупотреблений». — «Нет, мой господин, — смиренно отвечал я, — по счастью, семьдесят второй из канонов, утвержденных и предписанных нам, духовным лицам, в 1604 году Anno Dominiясно говорит, что „ никакой священник, если только он не владеет разрешением, полученным от своего епархиального епископа, не должен пытаться заклинать духов — ни злых, ни добрых“. Поэтому я и не мог, — кротко продолжал я, — заняться этим делом, не имея законного разрешения с подписью и печатью вашей светлости». После этого наш епископ, человек ученый и мудрый, сидя в своем кресле, некоторое время обсуждал со мной эту тему, изящно ссылаясь на древних авторов и на Святое писание; я же смиренно отвечал ему, пока наконец он не позвал секретаря и не велел ему написать вышеупомянутый документ, тотчас же и безотлагательно, что и было исполнено; и после того, как я передал секретарю определенную сумму денег для епархиальных нужд, как всегда делается в таких случаях, епископ собственноручно скрепил подписью документ возле sigillum — оттиска— своей печати и передал его в мои руки. Когда же я преклонил колени, чтобы получить его благословение, он сказал мягко: «Пусть это останется тайной, м-р Р. Слабая братия! Слабая братия!»