К вечеру я полностью успокоился, вернулся домой и впервые за многие годы спал спокойно.
На следующий день в газетах появилось следующее сообщение:
Из курортного местечка Бьюд получено сообщение, которое не может не вызвать чувства глубокого ужаса. Это место, при упоминании о котором невольно представляешь себе невинные удовольствия, счастливых детей, людей, отдыхающих от утомительных дел и забот, внезапно оказалось связанным с из ряда вон выходящим и непостижимым преступлением. В течение последних шести месяцев джентльмен по имени Уолтер Грант проживал по адресу: Виктория Род, 9. Несчастного художника — так он себя называл — привлекли сюда виды скалистого побережья, и почти все время он проводил на пляжах Бьюда или где-нибудь неподалеку. Там он и был убит самым загадочным образом.
Потом следовало описание самого преступления, и высказывалась гипотеза, что причиной смерти несчастного был металлический ананас, найденный рядом с ним. То, что из дома он вышел бородатым, а найден был гладко выбритым, тоже было отмечено. Кроме того, говорилось, что убитый зарекомендовал себя добрым и отзывчивым человеком, пользовался расположением тех немногих, кто близко знал его. Расследованием было установлено, что и в артистических кругах он совершенно неизвестен, и что он собирался покинуть Бьюд в будущую субботу.
Инцидент с недавним похищением железного ананаса и его теперешнее сенсационное появление привели к тому, что точнейшие его изображения появились в газетах. Но обо всей этой чепухе было забыто, когда на следующее утро выяснилось нечто такое, что заполнило собой не только наши местные газеты. И все, читавшие по-английски, к своему изумлению, узнали, что Болсовер Барбелльон — мошенник, на чьей совести было столько несчастий, свалившихся на бедняков и нуждающихся, которому удалось, однако, скрыться, был обнаружен и выслежен накануне того дня, когда он предполагал покинуть Англию и через день после того, как он ушел из жизни. Выяснилось, что не только борода, но и волосы убитого были поддельными, и после изучения его личных бумаг уже ни у кого не оставалось сомнений в подлоге.
Это подтвердила и одна женщина — некая Джулия Далби. Они предполагали покинуть Англию вдвоем на пароходе из Плимута в ближайшую субботу, сразу после его отъезда из Бьюда, и только она одна в целом мире знала, где он скрывается. Их билеты были уже заказаны на имя мистера и миссис Грант, и уплыть они собирались в Южную Америку.
Меня не коснулось ни тени подозрения. Но в то время как здоровье мое улучшалось и разум оставался ясным, совесть у меня была по меньшей мере не совсем в порядке, и то, что жена начисто отказывалась мне верить, не приносило облегчения. Через неделю после описанных событий я отправился к нашему священнику, твердо намереваясь все ему рассказать, услышать его мнение об этом и получить наставление, что мне делать, но так получилось, что как раз в тот момент он был очень озабочен одной проблемой, и я отложил свою исповедь. По мнению священника камень из основания нашей церкви надлежало изъять, поскольку ничего хорошего нельзя ожидать от проповедей в храме, основатель которого оказался одним из величайших мошенников нашего времени. Архитектор, однако, возражал ему, объясняя, что поднятие этого камня связано с целым рядом трудностей. Захваченный этой проблемой, я совершенно позабыл о своем намерении исповедаться и никогда больше к этому не возвращался.
Сегодня я, уравновешенный и рассудительный человек, спокойно живу среди людей и так же, как они, ни перед кем не опускаю глаз. Жизнь моя изменилась к лучшему; дела идут хорошо; будущее выглядит как никогда безоблачно. Но главное, мой рассудок снова в ладу с самим собой, я пользуюсь репутацией справедливого и заслуживающего доверие человека, и соседи часто обращаются ко мне за помощью.
И вот я беспристрастно свидетельствую против себя, закрепив это на бумаге. Я полагаюсь целиком и полностью на милость человеческую и раскрываю загадку, над которой ломали голову наиболее изощренные специалисты криминалистики.
Моя гипотеза о том, что на какое-то время я стал орудием Высшей Воли, не может быть по крайней мере опровергнута, и я уверен, что ни один судья и никто из моих сограждан не призовет меня к ответу за ту роль, которую мне пришлось сыграть в уничтожении этого врага общества. Ведь любое земное возмездие в этом случае походило бы на кощунство и было бы заведомо неверно. И ничего, что могут придумать люди, не идет ни в какое сравнение с муками тех прошедших дней и будет похоже лишь на их бледное отражение.
Р. Эллис Робертс
КОНФЕССИОНЕР
Перевод О. Шмыревой
На церемонии рукоположения в сан священника он вывел из терпения лондонского епископа (в то время им был Фредерик Темпл), настаивая на принятии дополнительно тройного имени — Альфонсо Мария Александр. Темпла удивила уверенность, с которой он отвечал на вопрос о причине, побудившей его выбрать эти имена, и привели в ярость его объяснения, что Александром он желает называться в честь Римского Папы Александра VI, которому весь христианский мир обязан открытием ангельского служения вере.
— Это служение, — отвечал юноша изумленному епископу, — как, вероятно, известно его святейшеству, с сотворения мира было привилегией святых ангелов. И лишь в преддверии еретических искажений снизошло на людей, когда потребовалось заступничество Девы Марии, защитившей своего сына от германских еретиков.
Капеллан совета пытался пресечь невоздержанные речи Фрэнка Ласселласа, однако Темпл резким движением руки осадил его. Когда Ласселлас закончил, епископ с минуту молча смотрел на него.
— Я надеюсь, что со временем вы избавитесь от этих глупых мыслей. Но вы знаете свои обязанности и получите их.
Епископ Темпл — это признавали даже его недруги — был непреклонен в вопросах веры, но справедлив.
Прошло более двадцати лет со дня этой церемонии. Фрэнк Мария Ласселлас уехал в Эли и был назначен настоятелем в небольшой деревенский приход этой епархии. Еще через два года он был переведен в Сент-Юни на севере Корнуэлльса и жил там уже более девятнадцати лет. До его приезда церковь пустовала, теперь в ней регулярно служились мессы. Слушателями в основном были дети, иногда заходили их матери, забредал протрезвевший деревенский пьяница или кающаяся проститутка из Черчтауна. Но обычно в церкви не собиралось больше трех человек.
Однако и это стоило Ласселласу труда. Его приход был в основном методистским. [39]Постоянных прихожан, которых не заботило — протестантский ли гимн или католическую мессу служить в храме, — было всего трое: трактирщик, владелец гостиницы и одна почтенная старая дева, которая звонила в колокол и называла себя смотрительницей церковных скамеек. Ласселлас вскоре шокировал респектабельность трактирщика и протестантские чувства хозяина гостиницы, но старая дама осталась преданной ему. Ее не волновали ни постройка нового алтаря у восточной стены церкви, ни большие статуи Богоматери и святых Антония и Иосифа, которые Ласселлас поставил в церкви. Ей было все равно, на латыни или на английском он совершает богослужения; так же спокойно она относилась к ладану и святой воде.
Но в деревне к этим переменам отнеслись иначе. Хотя методисты и не ходят в церковь, за исключением венчания и отпевания, они решили, что имеют право вмешиваться в дела своего священника. Однажды несколько человек вломились в церковь, схватили статуи и скинули их с обрыва. На следующей неделе новые изображения заняли их место. Ласселласу был объявлен бойкот всеми его прихожанами, за редкими исключениями. Он был изгнан из общества, но остался в приходе и продолжал служить в пустом храме или для редких посетителей. Лет через пять положение стало меняться.
Происходило это не совсем обычно. Католические священники, как правило — люди целеустремленные, горящие духом, умеющие обратить к вере самую непокорную часть прихода и направить ее на путь христианской жизни. Но Ласселлас, хоть и был по годам взрослым человеком, до сих пор оставался мальчиком, выбравшим Александра VI своим покровителем. Он мучился реалиями духовного мира — добром и злом. Его подушка была влажной от слез, проливаемых им о грехах прихожан. Он страшился мирского зла и все не мог начать активно бороться с ним. У него была только одна сильная привязанность — он очень любил детей.