Хотя Люси истратила уже почти семь лир, врата свободы все еще не распахнулись перед ней. Она испытывала досаду и впервые в жизни осознавала, что она испытывает. «Мир, — думала она, — полон прекрасных вещей; как бы мне хотелось найти их!» Миссис Ханичёрч была совершенно права, когда говорила, что не любит музыки — музыка превращала ее дочь в существо капризное, непрактичное и излишне чувствительное.
«В моей жизни не происходит ничего интересного!» — жаловалась себе Люси, выходя на площадь Синьории и глядя бесстрастным взглядом на чудеса, в которых для нее теперь не было ничего необычного. Великая площадь дремала в тени — солнце вышло на небосвод слишком поздно. Нептун, погрузившийся в сумерки, утратил свою телесность — наполовину бог, наполовину призрак, и воды его фонтана сонно омывали людей и сатиров, дремлющих на кромке фонтанной чаши. Лоджия Ланци выглядела как пещера с тремя входами, и там, под ее сводами, казалось, обитают божества; призрачные, но бессмертные, они холодно взирают на радости и страдания человечества. Это был волшебный час — час, когда незнакомое вдруг становится реальным. Более зрелый человек, попавший в это время и в это место, поймет, что в жизни его совершается нечто значительное, и будет удовлетворен. Люси же желала большего.
Она бросила горящий желанием взгляд на башню Палаццо Веккьо, которая вырастала из темноты, словно золотая колонна. Это была уже не башня, и не земля поддерживала ее; словно некое недоступное и недостижимое сокровище, она пульсировала в ясном вечернем небе золотыми бликами. Сияние башни гипнотизировало Люси и все еще танцевало перед взором девушки, когда она наконец опустила глаза к мостовой и направилась в сторону дома.
И именно в этот момент произошло нечто неописуемое.
Двое итальянцев, стоящих возле Лоджии, бранились по поводу долга. «Пять лир! — кричали они. — Пять лир!» Один бросился на другого и ударил его в грудь. Тот нахмурился и повернулся к Люси, глядя на нее с неподдельным интересом — словно у него было для девушки некое сообщение. Потом он открыл рот, явно желая что-то сказать ей, и в этот момент красная струйка выбежала у него изо рта и заструилась по небритому подбородку.
И все. Из сумерек возникла толпа, загородила окровавленного человека от Люси и понесла его к фонтану. Краем глаза Люси заметила стоящего в десятке шагов мистера Джорджа Эмерсона. Тот остановился как раз за тем местом, где только что лежал раненый итальянец, и внимательно смотрел на нее. Как странно. Все произошло как раз между ним и ею. И вдруг Джордж Эмерсон потускнел, а потом, также потускнев и затуманившись, дворец мягко и бесшумно упал на Люси, увлекая за собой вечернее небо Флоренции.
Она подумала: «Что это я сделала?»
— Ох, что это я сделала? — пробормотала Люси и открыла глаза.
Джордж Эмерсон в упор смотрел на нее. Только что она жаловалась на то, что с ней ничего не происходит, и вот, пожалуйста: один мужчина только что на ее глазах был ранен ножом в грудь, другой мужчина держит ее на руках.
Они сидели на ступенях аркады галереи Уффици. Должно быть, это он принес ее сюда. Джордж встал, когда она заговорила, и принялся отряхивать пыль со своих колен.
— Так что же я сделала? — вновь спросила Люси.
— Вы упали в обморок.
— О, мне очень жаль.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Джордж Эмерсон.
— Замечательно. Совершенно замечательно, — ответила Люси и, кивнув, улыбнулась.
— Тогда пойдемте домой. Нет смысла здесь задерживаться.
Эмерсон протянул руку, чтобы помочь ей подняться. Люси притворилась, будто не видит ее. Крики возле фонтана, которые не прекращались ни на мгновение, звучали как из пустой бочки. Весь мир казался бледным, лишившись своего прежнего смысла.
— Как это мило с вашей стороны, что вы оказались поблизости. Я могла бы удариться. Но я уже в порядке. И я могу пойти одна, благодарю вас.