— Нет! — сказала миссис Ханичёрч с видом человека, принявшего наконец решение. — Я молчать не стану. Ты знаешь, что произошло между Сесилем и Люси в Риме, ты знаешь, зачем он здесь, и тем не менее ты намеренно оскорбляешь его и пытаешься выставить из нашего дома.
— Да нисколько! — умоляющим тоном произнес Фредди. — Я только дал ему понять, что он мне не нравится. Я не испытываю к нему ненависти, но он мне не нравится. Что меня беспокоит, так это то, что он расскажет об этом Люси.
Он мрачно посмотрел на шторы.
— А вот мне он нравится, — сказала миссис Ханичёрч. — Я знакома с его матерью. Он добрый, умный, богатый. Он из хорошей семьи. О, не нужно пинать фортепиано! Он из хорошей семьи, и, если хочешь, я произнесу это снова и снова: из хорошей.
Она сделала паузу, словно репетируя свою хвалебную речь, и добавила:
— И у него отличные манеры.
— Да он мне нравился — до последнего времени. Но он испортил Люси ее первую неделю дома; примерно то же самое говорил мистер Биб, хотя он и не знал про все.
— Мистер Биб? — переспросила миссис Ханичёрч, пытаясь скрыть свой интерес. — А причем тут мистер Биб?
— Ты же знаешь, как шутит мистер Биб — никогда не знаешь, что он имеет в виду. Он сказал: «Мистер Виз — идеальный холостяк». Очень остроумно. Я спросил его, что он имеет в виду, и он ответил: «Ему, как и мне, лучше держаться подальше». Больше я из него слова не вытянул, но потом задумался. Как только Сесиль стал обхаживать Люси, он перестал быть приятным и милым… я не могу объяснить это.
— Ты не можешь, дорогой мой. А я могу. Ты ревнуешь Люси к Сесилю — потому что она теперь перестанет вязать тебе шелковые галстуки.
Объяснение выглядело правдоподобно, и Фредди попытался принять его. Но в глубине души у него шевелился червячок сомнения. Сесиль чересчур расхваливал его за спортивные достижения. Не врал ли он? Сесиль заставляет тебя говорить на его языке, не позволяя пользоваться собственным. Это утомляет. Кроме того, Сесиль из тех, кто ни за что не посмотрит на дело с точки зрения другого человека. Не подозревая, как умно он рассуждает, Фредди решил остановиться. Нет, он, точно, ревнует — не может же он плохо относиться к человеку из-за таких пустяков!
— А вот так пойдет? — окликнула его миссис Ханичёрч. — «Дорогая миссис Виз! Сесиль только что спросил моего согласия, и я была бы счастлива, если бы Люси приняла его предложение». Потом сверху я приписала: «…и я об этом сказала самой Люси». Я должна буду переписать письмо… «…и я об этом сказала самой Люси. Но Люси чувствует себя неуверенно, а нынче молодые люди предпочитают все решать сами». Я так написала, чтобы миссис Виз не считала меня старомодной. Она же ходит на всякие лекции и развивает свой ум… Правда, у самой дома толстый слой пыли под кроватями и грязные отпечатки пальцев возле выключателя — это все горничные. Она ужасно содержит эту квартиру.
— Предположим, что Люси выйдет за Сесиля. Она будет жить в квартире или уедет в деревню?
— Не перебивай меня глупыми вопросами. Где я остановилась? Вот: «…молодые люди предпочитают все решать сами. Я знаю, что ваш сын нравится Люси, потому что она мне все рассказывает, и она написала мне из Рима, когда он сделал ей предложение в первый раз». Нет, это я вычеркну, это звучит слишком покровительственно. Остановлюсь на «потому что она мне все рассказывает». Или это тоже вычеркнуть?
— Вычеркни, — посоветовал Фредди.
Но миссис Ханичёрч это оставила.
— Теперь все письмо, — сказала она, — звучит так: «Дорогая миссис Виз! Сесиль только что спросил моего согласия, и я была бы счастлива, если бы Люси приняла его предложение, и я об этом сказала самой Люси. Но Люси чувствует себя неуверенно, а нынче молодые люди предпочитают все решать сами. Я знаю, что ваш сын нравится Люси, потому что она мне все рассказывает. Но я не знаю…»
— Осторожно! — предупредил ее сын.
По первому движению Сесиля можно было понять, что он раздражен. Привычка Ханичёрчей сидеть в темноте с целью сберечь мебель была невыносима. Инстинктивно он дернул шторы, и они разошлись по краям карниза. В комнату ворвался свет. За французским окном открылась обычная для подобных домов терраса с двумя рядами деревьев по краям, простой скамейкой и двумя клумбами цветов. Но эта терраса выгодно отличалась от прочих — с нее открывался роскошный вид на Суссекскую пустошь, на краю которой и стоял Уинди-Корнер. Люси, расположившаяся на скамье, казалась сидящей на краю волшебного изумрудного ковра, который парил высоко над цветущей землей.