— Да, ни разу, — вымолвила она.
— Я прошу… могу я это сделать сейчас?
— Конечно, можешь, Сесиль. Ты и раньше мог. Я не стану сердиться, ты же знаешь.
В этот великий момент он не чувствовал ничего, кроме абсурдности ситуации. Ее ответ был неопределенным. Она совершенно по-деловому приподняла вуаль. Когда Сесиль подошел к ней, то вдруг почувствовал желание отпрянуть. Когда же он прикоснулся к Люси, его золотое пенсне на цепочке упало и, повиснув между ними, согнулось.
Таковы были объятья. Он понял, взглянув правде в глаза, что потерпел поражение. Страсть должна быть уверена в своей непреодолимости. Она обязана забыть и вежливость, и рассудочность, и прочие проклятия цивилизации. Кроме того, она не должна отступать, когда ясен путь и искренни намерения. Почему Сесиль не смог поступить так, как поступил бы на его месте любой рабочий, или моряк, или даже какой-нибудь клерк? Он мельком вспомнил произошедшее. Люси, подобная цветку, стояла над водой; он подошел к ней и обнял, она подчинилась ему, хоть и с укором в глазах. А он ждал, что она будет смотреть на него с благоговением. Он был уверен, что женщины обязаны благоговеть перед мужчинами, отдавая дань их мужественности.
Они покинули пруд в молчании. Он ждал, что Люси скажет нечто, что обнажит ее самые сокровенные мысли. Наконец она заговорила с серьезностью, соответствующей моменту:
— Его звали Эмерсон, а не Харрис.
— Кого?
— Того пожилого человека.
— Какого пожилого человека?
— Того, о котором я тебе рассказывала. С кем был так недобр мистер Игер.
Сесиль так и не понял, что это был самый интимный разговор из тех, что Люси когда-нибудь вела с ним.
Глава 10. Сесиль-юморист
Общество, от которого Сесиль собирался спасать Люси, было, вероятно, не самым изысканным в Англии, но оно было более изысканным, чем тот общественный слой, откуда вышли предки девушки. Ее отец, удачливый и ловкий стряпчий, построил Уинди-Корнер с целью перепродажи в то время, когда район только начал развиваться, но, влюбившись в свое творение, стал жить здесь сам. Вскоре после его женитьбы социальная атмосфера округи стала изменяться. На краю южного склона возводились другие дома; дома появились среди сосен, а также на северном склоне, возле выхода меловых отложений.
Своими размерами Уинди-Корнер уступал большинству этих домов, где поселились самые разные люди, но не из здешних краев, а из Лондона. Эти люди и приняли Ханичёрчей за потомков местной аристократии. Отца Люси это поначалу испугало, хотя миссис Ханичёрч приняла ситуацию спокойно — без тени гордости, но и не чувствуя себя униженной. «Не знаю, что думает этот народ, — сказала она, — но для детей это большая удача». Миссис Ханичёрч нанесла визиты соседям, соседи с удовольствием нанесли ответные визиты ей, и к моменту, когда вновь прибывшие поняли, что она не вполне принадлежит их кругу, она уже успела им понравиться, так что обстоятельства ее происхождения уже не имели значения. Когда мистер Ханичёрч умер, он умер удовлетворенным — мало кто из стряпчих не мечтает, чтобы оставляемая им семья укоренилась и проросла в лучшем из возможных социальных слоев.
Лучшем из возможных. Конечно же, многие из тех, кто приехал из Лондона, были людьми серыми и скучными, что Люси и поняла с особой остротой, когда вернулась из Италии. До этого момента она без вопросов принимала идеалы жителей Саммер-стрит — их не бросающийся в глаза достаток, их неагрессивную религиозность, нелюбовь к бумажным пакетам, апельсиновым коркам и битым бутылкам. Радикал до мозга костей, она научилась с ужасом говорить о жителях предместий. Жизнь, насколько Люси дала себе труд понять ее сущность, состояла из круга богатых и приятных людей, с общими интересами и общими врагами. В этом кругу человек начинал понимать, кто он есть, находил себе спутника жизни и благополучно умирал. За пределами этого круга простиралось море бедности и вульгарности, которое всеми силами старалось вторгнуться в эти пределы — так же, как лондонский туман пытался ворваться в сосновые леса через бреши в ряду северных холмов.
В Италии же, где любой, если пожелает, может чувствовать себя равным любому другому человеку, это представление о жизни не соответствовало действительности. Там, в Италии, взгляды на мир изменились; там она поняла, что не существует людей, к которым ей было бы запрещено питать симпатию, что социальные барьеры, хоть и неустранимы, все-таки не так и высоки. Вы можете перепрыгнуть через них — ровно так же, как перепрыгиваете через заборчик, за которым растут оливковые деревья какого-нибудь крестьянина, который к тому же рад вас видеть. В Англию Люси вернулась с новым видением жизни.