Уже попав в дом и распивая чаи с миссис Баттеруорт, Люси размышляла о том, какое же это бессмысленное занятие — предсказывать будущее с той или иной степенью вероятности, а также репетировать заранее саму жизнь. Огрех в декорациях, кашель в зале, вторжение зрителей на сцену — и все наши заранее отрепетированные жесты теряют смысл.
Мысли ее текли в этом русле, в то же время она была озабочена тем, что происходит с Сесилем. К миссис Баттеруорт их привела необходимость сделать еще один из этих ужасных предсвадебных визитов. Хозяйка хотела видеть Сесиля, Сесиль же не хотел, чтобы его видели. Он ничего не желал знать о гортензиях и, в частности, о том, почему они меняют свой цвет на морском побережье. Он не хотел вступать в местную благотворительную организацию. Когда он злился, его ответы были исключительно обстоятельны и развернуты, и он плел длинные пассажи там, где было достаточно сказать «да» или «нет». Люси старалась смягчить скрытую агрессивность своего жениха и всячески создавала впечатление, что способна поддерживать мир в семье. Никто из нас не совершенен, а потому мудр тот, кто открывает несовершенства в будущем супруге еще до свадьбы. Мисс Бартлетт на деле показала Люси, что в нашей жизни совершенство отсутствует начисто. Люси, хотя ей и не нравился учитель, оценила процесс обучения как успешный, а потому применила его и к своему возлюбленному.
— Люси! — спросила миссис Ханичёрч, когда они вернулись домой. — Что не так с Сесилем?
Вопрос не предвещал ничего хорошего — до этого момента мать вела себя по отношению к молодым с милостивой сдержанностью.
— Ничего, мама. С ним все в порядке.
— Может быть, он устал?
Люси пошла на компромиссный вариант: он устал, но немного.
— Потому что в противном случае, — миссис Ханичёрч вытаскивала булавки из шляпы с растущим неудовольствием, — в противном случае я не знаю, как объяснить его поведение.
— Я думаю, мы все несколько устали от миссис Баттеруорт, если ты имеешь в виду именно это.
— Это Сесиль тебя настроил против нее? Когда ты была маленькой девочкой, ты была к ней очень привязана, а когда у тебя была скарлатина, она была так к тебе добра — нет слов! И так во всем.
— Позволь мне убрать твою шляпу, мама.
— Он что, не мог побыть с ней вежливым хотя бы полчаса?
— В отношении людей, — с запинкой начала Люси, подозревая грядущие проблемы, — у Сесиля очень высокие стандарты. Это часть системы его идеалов, и именно поэтому он иногда кажется…
— Чепуха это все. Если высокие идеалы заставляют человека быть грубияном, то лучше избавиться от них как можно быстрее, — проговорила миссис Ханичёрч, передавая шляпу дочери.
— Но мама! Ты же временами тоже сердишься на миссис Баттеруорт.
— Не так, как Сесиль. Иногда я готова шею ей свернуть. Но у Сесиля все по-другому.
— Кстати, мама, я тебе не говорила: когда я была в Лондоне, Шарлотта мне письмо прислала.
Попытка Люси перевести разговор в другое русло была слишком очевидной, и миссис Ханичёрч отвергла ее.
— С тех пор, как Сесиль вернулся из Лондона, — продолжила она, — ему невозможно угодить. Что бы я ни сказала — он морщится. Не спорь, Люси, я все прекрасно вижу. Конечно, я далека от ваших искусств, от литературы, музыки, от умных разговоров, но мебель в нашу гостиную купил твой отец, и мы должны с этим считаться. Пусть Сесиль это запомнит.
— Я понимаю тебя, мама, и, конечно, Сесилю не следует так себя вести. Но если он не всегда вежлив, то это не нарочно. Он мне как-то объяснил, что его раздражают не люди, а вещи, которые они делают. А он не выносит ничего уродливого и убогого.
— А вот когда Фредди поет — это вещь или человек?
— По-настоящему музыкальный человек не может наслаждаться комическими куплетами так, как это делаем мы.
— Так почему бы ему не выйти из комнаты? Он сидит, его корчит, он ухмыляется и портит всем удовольствие.
— Мы не должны быть несправедливы к людям, — неуверенно проговорила Люси.
Что-то подорвало ее решительность и силы, а влюбленность в Сесиля, которую она столь умело поддерживала в себе в Лондоне, здесь вдруг начала ослабевать. Две цивилизации пришли в столкновение — Сесиль намекал, что это произойдет, — и Люси была ослеплена и ошеломлена, словно мощное излучение, которое может быть порождено любой войной цивилизаций, затмило ей взор. Хороший вкус, плохой вкус — это только слова, скроенные по разным выкройкам — как музыка, которая, заблудившись в вершинах сосен, превращается просто в шепот, где соната и комические куплеты уже неразличимы.