— Ради мальчика, — признался Афанасьев, и в его голосе прозвучала неизбывная тоска. — Кормышов так и не узнал, что случилось в ту роковую ночь в подсобке… Варин муж как-то дал старому сторожу номер больницы, куда он мог бы позвонить в случае чего. Как врач, он понимал, что приступы жены повторятся, и лучше бы ему знать о них первому. Когда Варя снова пропала, мы с Лидой и Светой сразу же поняли, где нужно искать. Едва мы пришли в институт, представление началось. Варя тогда заперлась в подсобке, и сторож пытался выломать дверь. Я снес ее одним ударом, и знаешь, что мы увидели там? Она держала в руке нож и чертила им что-то на руке малыша!
— Те символы на манекене! — с ужасом вспомнила я, и профессор латыни кивнул.
— Мозг человека очень тонкая и неизведанная материя, — проговорил Афанасьев. — Стоит одному механизму отказать, как перед тобой уже другой человек. Тогда Варя и в самом деле собиралась убить ребенка. Она кричала, что он дьявольское отродье, и ему не место в этом мире. Мы так никогда и не узнаем, что творилось в ее голове. В тот момент, увидев ее с ножом в руке, я думал только о ребенке. Не помню, как, но я бросился на нее. Она страшно кричала и лишь чудом не ранила меня. Сторож схватил ее, я отдал ребенка Свете, а сам пытался помочь сторожу. Сила, которая проснулась тогда в этой хрупкой девочке, была невероятной. До сих пор мурашки по коже от той сцены. Помню лицо Лиды, перепуганное и белое, точно снег… Было ясно, что оставлять ребенка с матерью больше нельзя. Вместе с тем, оставлять его на попечение отцу тоже неразумно. А репутация? Что скажут люди, узнав о его жене, пытавшейся убить сына? Ты не знаешь, какое это было время, Кристина. Время, когда ничего нельзя было сделать. А потом настало время, когда ничего нельзя было сказать. Мы не могли допустить, чтобы эта история вышла за пределы подсобки. Старый сторож унес ее с собой в могилу, а мы — похоронили в глубинах души. Когда мы рассказали мужу Вари о том, что Лида должна взять документы Вари и стать матерью для мальчика, он даже не возражал. Вряд ли он понимал, на что идет. Он был подавлен, а времени не было. На следующий день он пошел к главному врачу и сказал, что сестра его жены, Лидия, повредилась рассудком, и он хотел бы обеспечить ей должное лечение, но это никак не должно быть связано с его семьей. Главный врач услышал его. В тот же день Варя, которая уже для всех была Лидой, стала Остаповой Елизаветой Петровной, пациенткой психиатрической клиники. Через несколько дней эта семья уехала в Москву, и мы больше никогда их не видели. Мы решили, что так будет лучше для всех, — никто не хотел вспоминать прошлое. Тогдашний директор института частично знал обо всем, но вопросов не задавал. Официальная версия его устраивала, — Лида в лечебнице, а Варя уезжает с мужем. С тех пор Лидия Карева исчезла для всех. Осталась только Варя, замужняя женщина, мать.
Это было невероятно. Наконец-то все обрывки сведений соединились в одну историю, прозрачную и гладкую, точно лед Байкала. Но и пугающую тоже. Я снова представила ее, одинокую женщину в комнате пансионата. В комнате с видом на звезды.
— И вы ни разу не навестили ее за все эти годы? — едва слышно спросила я.
— Хотел, — признался Юрий Витальевич. — Хотел, но так и не смог. Не смог…
— Она родила еще одного ребенка, — сообщила я. — Сына.
— Откуда ты знаешь? — удивился профессор. Он явно не ведал ничего о жизни Вари после ее заключения в лечебнице. Я вкратце пересказала болтовню медсестры, и Афанасьев пожал плечами.
— Да, это могло быть правдой, — проговорил он. — Жаль, тот другой ребенок не принес ей исцеления…
Компьютер стал издавать пикающие сигналы. Я подумала, что библиотекарше удалось что-то сделать, чтобы вернуть освещение, но лампы над нами так и не зажглись. А экран вдруг замигал, по нему прошлись серо-черные помехи, и я увидела возникшее изображение. Я не сразу поняла, что это. Фото. Фото читального зала. Судя по расположению предметов, фотограф стоял в дверях. За одним из компьютеров сидела девушка, и через долю секунды с ужасом пришло осознание, — это я в данный момент. Передо мной, в том месте, где сидел Юрий Витальевич, была какая-то фигура. В моей груди возникло давящее, тревожное чувство, быстро растекающееся по всему телу. Очевидно, что фото сделано прямо сейчас, но мой взгляд, брошенный на дверь, не увидел там даже намека чьей-то тени. Похоже, мои глаза были полны ужаса, и Юрий Витальевич заметил это даже в полумраке. Не задавая лишних вопросов, он вскочил так быстро, как только мог и заглянул в монитор.
— Профессор, там должны быть вы, — прошептала я. Но на фото изображен молодой парень. Афанасьев молчал. Я подняла взгляд на него и увидела его прикрытые, истонченные старостью веки.