— Может, там будет что-то особенное, — не задумываясь, протянула я, и бешенный взгляд Крезы недоброжелательно остановился на меня.
— Разумеется! — кивнул он и злобно рассмеялся. — Особенным там будут клинические идиоты в официантах, которых возглавляет чертов бездельник с напыщенной рожей!
Я смекнула, что не стоит больше выдвигать никаких предположений насчет кофейни и поспешно кивнула.
— Вы абсолютно правы, Освальд Палыч, — проговорила я.
— То-то же! — заявил напоследок хозяин лавки и снова скрылся в комнате. Я услышала отдаленное громыхание предметов и ругань. Похоже, Креза в запале принялся носиться по жилищу и столкнулся с чем-то более твердым, чем его старческие кости.
К нам заскочила парочка покупателей, один из которых купил сменные стержни к старинной ручке, приобретенной здесь же. Второй ушел без покупок, чему я была немного обрадована. Я уже сделала необходимые подсчеты за день, и содержимое кассы подтвердило, что мы работаем в прибыль.
— Пора закрываться, — проговорил Освальд Павлович. На часах не было и восьми, и как правило, так рано Креза никогда не запирал двери «Саламандры». Но я не осмелилась спорить. Старик устал и нуждался в отдыхе, и мне не следовало своей заботой лишний раз напоминать ему о неумолимо бегущих годах. Я обратила к улице табличку «Закрыто» и принялась быстро вымывать полы. Закончив с этим, мне оставалось подхватить свой рюкзак и попрощаться.
— Освальд Палыч, я побежала, — сказала я, появляясь на пороге его комнаты. — Вы где тут?
Креза, по-старчески прихрамывая, выплыл из недр своего жилища.
— До завтра, Кристин, — кивнул он. — Осторожнее там.
— Спасибо, — улыбнулась я и уже хотела упорхнуть из лавки, как вдруг остановилась. Буклет из кофейни все еще лежал на краю прилавка. Нет, я не могу этого сделать. Меня это не касается, я только спровоцирую ссору…
— Освальд Палыч, а кто этот Артемьев?
Ну вот, я это сделала.
Задала вопрос, за который явно получу. Надеюсь, меня хотя бы не уволят. Креза медленно повернулся и посмотрел на меня понурыми глазами.
— Никто, — задумчиво бросил он. — Злой и мелочный человек, который бросил меня тогда, когда был нужен.
— Мы все совершаем ошибки, — начала я, еще не зная, о чем идет речь. — Вам просто нужно поговорить, вы же не будете ненавидеть друг друга вечно?
— Надеюсь, что нет, потому что я-то точно скоро помру, — заверил Креза. — И если не от старости, то от этого кошмарного соседства с шалопаем. Или от вони, которая уже сейчас парит из его чертовой кофейни! Этот кофе делают из гудрона!
Лицо старика снова стало выглядеть забавно и смешно.
— Сомневаюсь, что они уже готовят что-то, — проговорила я, пряча улыбку, и раскипятившийся Креза осекся.
— Плевать, — пробормотал он. — Я больше не позволю ему разрушить мою жизнь.
Я вздохнула. Видно, не зря говорят, что с возрастом человеческий характер едва ли становится лучше. Освальд Павлович настроен очень категорично, и я не могла представить, чем же Борис навлек на себя такой гнев старика? Впрочем, неприязнь была взаимной. Я не могла понять, отчего Креза не хочет поделиться со мной этой историей. У него не так много друзей, и он мог бы довериться мне. Кто же такой этот Артемьев на самом деле? Мне пришлось повторить свой вопрос, после которого в глазах Крезы отразилась затаенная боль. Это страдание напугало меня, подтвердив самые худшие опасения. Теперь мне не нужно было знать подробностей, чтобы понять, это одна из тех историй, которые оставляют глубокие шрамы на человеческой душе. Никакое время не в силах сгладить, облегчить эту мучительную, притупленную чувством обиды боль, вечно отдающую в уставшее сердце. Следующую фразу Креза произнес так, словно не говорил ее уже несколько десятков лет. Я услышала в этом голосе все, — и вину, и скрытое сожаление, и любовь.
— Формально этот человек — мой сын, — сказал Креза, и я потрясенно замерла. — Я давно вычеркнул его из своей жизни. Хотя он сделал это раньше.
***
Я не решилась дальше расспрашивать Освальда Павловича о его сыне и молча ушла из лавки, бережно прикрыв входную дверь. В «Саламандре» стало несказанно тоскливо, будто души всех вещей, хранившихся на витринах, принялись скорбеть по своим прежним, давно уснувшим навеки хозяевам. Для меня ответ Крезы стал настоящим потрясением. Я не могла придумать ни одной причины, по которой два самых близких человека решились разорвать кровные узы и забыть друг о друге. Борис даже изменил фамилию. Он явно старался вычеркнуть память об отце из своей жизни, еще не понимая, что ни одно дерево не сможет расти без корней. Ведь спустя столько лет он вернулся в родной город, открыл кофейню и пришел к своему отцу, чтобы бросить ему вызов. Борис показал, чего смог добиться. Но за всей этой бравадой стояло нечто большее, чем просто вражда и ненависть. Мне казалось, Борис ждет одобрения. Ему нужно услышать похвалу от отца, хотя бы раз в жизни. Такое простое детское желание, которое никак не сбудется, и потому порождает столько злобы в душе Бориса.
А Креза? Он представлялся мне тем, кто давно проиграл в борьбе со своей гордыней и гневом. Они плотно сомкнулись вкруг его души, точно щупальца морского спрута, и я не знала, возможно ли изменить это.
За этими смутными размышлениями я не заметила, как дошла до торгового центра. Часы показывали без двадцати минут восемь. Ремонт кофейни продолжался, и рабочие то и дело подносили в помещение банки с краской и отделочные плинтуса. Я остановилась на противоположной стороне улицы и стала смотреть на то, как один из работников начищал кованый навес, который пристроили по распоряжению Бориса. Под навесом уже расположились небольшие круглые столики из темного дерева и керамические цветочные горшки. Через окно будущей кофейни мне смутно виднелись стены цвета топленого шоколада и красная обивка диванчиков. Среди работников без дела слонялся паренек лет пятнадцати, одетый в толстовку и протертые джинсы. Он постоял какое-то время под навесом, а потом отправился за торговый центр. Тут из дверей кофейни вышел сам Артемьев и, что-то крикнув парню, позвал его внутрь. Я догадалась, что это его сын, и мне удалось мельком увидеть лицо парня. Оно было худым и беспокойным, точно что-то гнетет его. Борис снова обратился к сыну в своей приказной манере, и парень неуклюже скрылся из виду. Тут Артемьев перевел взгляд в сторону и заметил меня. Не раздумывая, мужчина быстро спустился вниз и размашистым шагом преодолел улицу.
— Любезная барышня из лавки старьевщика! — произнес он вместо приветствия. Его походка, манера говорить и улыбаться казались вальяжными и наигранными, словно ему доставляло удовольствие строить из себя хозяина положения. Между тем, этот мужчина не был лишен обаяния, хоть его глаза смотрели холодно и враждебно.
— Добрый вечер, — я вежливо и сухо улыбнулась. Меньше всего мне хотелось участвовать в ссоре Бориса с его отцом.
— Шпионите? — продолжал Артемьев с таким видом, словно ему все известно о моих намерениях.
— Разве похоже, что я пытаюсь прятаться? — в тон ему спросила я.
— Отнюдь, — заметил Борис. — Но все же вы явно не праздный наблюдатель. Креза послал вас?
Я вздохнула. Этот человек ошибается, если думает, что сможет вывести меня из себя.
— Предлагаю вам уяснить одну вещь, — я продолжала спокойно улыбаться. — Этот город не только поле действия для ваших баталий. Люди ходили этой дорогой много раз еще до того, как вы решили открыть кофейню. Так что оставьте ваши намеки при себе. К тому же, эта кофейня вовсе не интересует вашего отца.
Борис медленно закивал. Похоже, мне удалось поставить его на место и остаться в рамках приличия, что одновременно удивило и понравилось Артемьеву. Мое неслучайное упоминание о родстве Бориса с Крезой возымели отрезвляющее действие, и я видела, что ему приходится обдумывать свой ответный выпад.
— Полагаю, отец наговорил вам обо мне кучу гадостей, не имеющих ничего общего с реальностью, — наконец, произнес Борис.
— Поэтому вы намерены исправить это недоразумение и приметесь возводить на него ответные поклепы? — засмеялась я, надеясь, что ошибаюсь.