***
В то тяжелое время Освальд неожиданно открыл в себе страсть к старинным предметам. Был жаркий июньский день, он шел по рынку, и его фигура лавировала между прилавками торговцев. Среди них он увидел старика, распродающего литые и кованые вещицы. Меж его товаров в глаза Освальду бросился небольшой светильник. Когда Креза взял его в руки и стал присматриваться, то обнаружил на корпусе следы давнего пользования вроде глубоких царапин. Несмотря на это, светильник был сделан добротно и явно имел многолетнюю историю.
— Работает? — спросил он у старика и внимательно осмотрел шнур и вилку светильника. Поверхность шнура была довольно потертой, но провода нигде не оголены и надежно изолированы. Старик подтвердил, что лампа на полном ходу.
— Не будет работать, так вернешь, — сказал продавец. — Я тут каждый день сижу, вот на этом самом месте.
Освальд купил лампу. Это случилось суетливо и быстро, а потом стало одним из самых существенных событий в жизни Крезы. Впрочем, так всегда бывает с важными вещами. Поначалу их не заметишь, но вспомнишь спустя какое-то время и невольно поразишься тому, как из неприметного случая складывается судьба.
Поначалу Креза собирал старые красивые вещи для себя, но знакомые, что порой бывали в его доме, принялись интересоваться, откуда привезена та ваза, или набор чашек. Такой интерес сперва удивлял Освальда, а потом ему пришла в голову мысль открыть магазин с антикварными интерьерными вещами. Он, недолго думая, вложился в это дело и не прогадал. Но куда же без трудностей, извечно сопровождающих жизнь человека? Освальду пришлось поломать голову над всеми задачами, возникшими в связи с открытием магазина. В первую очередь, следовало обеспечить магазинчик необходимым персоналом. Нанимать работников было дорого по сравнению с прибылью, которой в первое время и не наблюдалось. В лавке постоянно возникало много дел, и Креза не знал, как ему справиться со всем этим. Он даже попросил Бориса помочь ему с делами. Со смерти Олега прошло уже три года, за время которых отношения между отцом и сыном разрушались так же, как крошится древний камень от беспощадного южного ветра.
Впрочем, Борис не отказывал в помощи. Каждый день после школы и до позднего вечера он крутился в магазинчике и выполнял поручения отца. Вскоре Освальду предстояло уехать на пару дней за еще одной партией товара. Когда же он вернулся, то первым делом заглянул в лавку и оставил там все неразгруженные коробки. Был вечер, надо идти домой, а завтра они с сыном разберут все вещи и расставят на прилавке.
С неба редкими каплями падал дождь. Ливень ударит позже, в ночь, сейчас он лишь набирал силу. Воздух посвежел. Беспечная пыль намокла и прибилась к асфальту.
Когда Освальд вошел в квартиру, то сразу понял, что она пуста. Он знал это так же точно, как и то, что Борис сам решил уйти и воспользовался его отъездом только для того, чтобы лишний раз ничего не объяснять. Парень исчез и не оставил даже записки. Сложно сказать, что именно ощутил Креза, когда осознал, что Боря больше не вернется. Скорее, это была целая гамма различных чувств, с разными оттенками и подтонами, но над всеми этими чувствами порхало облегчение. Да, это было оно. Борис безмерно тяготил Освальда своим присутствием, своими взглядами, а еще более своим молчаливым подчинением и вместе с тем внутренним протестом. Теперь же он свободен. Так он видел себя тогда, но еще не догадывался, что его свобода сродни бросившемуся с обрыва путнику.
Первое время он этому радовался. Потом Креза посвятил себя лавке, и вся его радость доставалась новым товарам и новым покупателям. Дела завертелись. Появились неплохие заработки. Вскоре он продал квартиру и на вырученные деньги достроил лавку так, чтобы в ней можно было жить самому. Днем Освальд смеялся с посетителями, а по вечерам усиленно старался не замечать, как непроходимая тоска гложет его душу. Так он и жил все эти годы, одинокий, давно состарившийся человек в лавке антикварных товаров.
***
Рассказ Освальда Павловича тронул меня, но в то же время вызвал множество вопросов и противоречивых чувств. Теперь хозяин антикварной лавки вышел из роли доброго волшебника, каким я увидела его в нашу первую встречу. Он стал живым человеком, к тому же весьма жестким и принципиальным.
— И вы никогда не пытались найти сына с тех пор, как он ушел? — поразилась я.
— Нет, не пытался, — проскрипел Креза. — Я же сказал, мне было плевать! Он достаточно испортил мне жизнь, лишив жены и сына!
Я не могла понять, правда ли Креза так думает, или в нем говорит злость.
— Господи, да он же не виноват в их смерти! — проговорила я.
— Ты не знаешь его так, как я, — покачал головой Освальд Павлович. — Он холодный, бесчувственный и равнодушный человек. Всегда был таким. На похоронах брата он не проронил и слезинки. Как будто ничего не случилось… Он даже фамилию себе сменил! Взял фамилию своей матери, которую никогда не знал…
— Он же просто ребенок, — заметила я. — Вы были с ним слишком строги!
Креза обратил ко мне свой воспаленный, озлобленный взгляд.
— Ты будешь говорить мне, как вести себя, девочка? — поинтересовался он. — Я был его отцом и воспитывал так, как считал нужным. Его дело — помогать мне во всем, учитывая ситуацию, в которой мы оказались. А он даже не пытался нормально поговорить со мной хотя бы раз в жизни.
— Может, для подобных разговоров нужно было доверие? — поинтересовалась я не без сарказма. — Может, один из вас должен был предусмотреть это?
Освальд Павлович вздохнул и будто немного успокоился.
— Похоже, я остался на темной стороне луны, — усмехнулся он. — Тебе легко говорить, ты не была на моем месте, и не дай Бог такому произойти. Но ты должна понять меня, Кристина. Я делал то, что считал нужным.
На долгие минуты комната замерла в молчании, и мы, ее скромные гости, тонули в лунном свете. Мой взгляд бродил по предметам и заботился лишь о том, чтобы не столкнуться со взглядом Освальда Павловича. Боль. Вот чем все затянулось здесь, болью. А я не знала, как снять ее, не разрушив той скрытой от взора стены разногласий, стоящей между отцом и сыном. И вновь, единственное, что можно было сделать сейчас, это уйти.
Дверь едва слышно скрипнула за моей спиной, и лавка погрузилась в сон.
Глава 5
Потекли долгие осенние дни, которые все чаще приносили с севера туман и дождь. По утрам жители нашего городка надевали кожаные куртки и плащи, прячась в них, точно во вторую кожу. Стараниями заботливых мам встречные дети были укутаны в шарфы и шапки. Машины прокладывали грязные колеи во дворе, и голуби, до этого прыгающие вдоль бордюров, теперь жались под крышами домов.
Бабушка лежала в больнице уже две недели. Я навещала ее почти каждый день, мы болтали, и она постепенно шла на поправку. Иногда со мной приходила Настя. Моя бабушка ей очень понравилась, и это оказалось взаимным. Максим тоже бывал здесь несколько раз. У них с Дашей вроде бы постепенно завязывались отношения. Я ничего не спрашивала, только шутила, если он вдруг сам заговаривал об этом, и в целом делала вид, что мне все равно. Кажется, со стороны это выглядело именно так и не вызывало сомнений у Давыдова.
По поводу того вечера в парке мы не сказали друг другу ни слова. Я не знаю, о чем думал мой друг. Похоже, он поставил точку в нашей истории. Не буду скрывать, мне было жаль нашей дружбы, но так лучше для него и для нас обоих.
Мы стали видеться гораздо реже. Стоит ли говорить о том, что у нас больше не было никаких встреч и вечерних прогулок. Максим подрабатывал санитаром на скорой помощи и брал в среднем по две ночи на неделе. Порой, встречая его в коридоре института, я по одному взгляду понимала, что ночка снова выдалась суматошной. Максим как-то рассказывал, что иногда им не удается уснуть и на пару часов, так много работы. А я продолжала пропадать за книгами, изучая эти космические объемы, которыми нас загружали, поэтому времени особо не было. За эти две недели пару раз я встретила Юрия Витальевича, который здоровался со мной хмурым взглядом и спешил уйти.
Сегодня с утра по расписанию снова были две лекции по анатомии. Константин Александрович, одев поверх своего строгого костюма белый халат, поднялся за кафедру. Он махнул рукой, и все студенты присели. Проектор уже работал, Одинцову оставалось лишь открыть свою лекцию с флешки.