– Э нет, погоди, там мое любимое, – Анчутка, в свою очередь, развернул лист к себе, принялся излагать, с выражением: – «Рубцов не то что иные, чуть разладится станок – он сразу подойдет и наладит. Иной раз все налажено, работаешь как следует, а он все-таки подойдет к тебе, посмотрит, расскажет, как предупредить обрыв, как смазать станок, – все покажет».
– Замолкни, сказал, – рыкнул Пельмень.
Колька отобрал газету, продолжил чтение:
– «Машины были изношенные, плохие, но Рубцов не испугался, а принялся за наладку, отремонтировал, и работать стало хорошо. Только благодаря Андрею я не только выполняла план, но и перевыполняла его. Перешла я тогда на шесть станков. Дело у меня спорилось, норму выработки я выполняла на сто тридцать два процента…».
– Э-э-эх. Дура пузыри пускает, а ты и рад посмеяться.
Анчутка ехидно пояснил:
– Дура – это Тоська Латышева. Пельмень за нее как-то впрягся перед сменным инженером и его подпевалами, теперь она по нему сохнет, уж до последнего, ну как… вот эта тарань, ути-ути-ути, – и он повертел рыбьей головой.
Пельмень стукнул по столу и посулил приятелю лютую гибель.
– Вылетишь сейчас вон туда, никто по тебе некролога не составит, – кивнул на открытое по теплому времени окно.
– Ответишь!
– Да кто поймет.
– А вот померит эту… как ее, – Анчутка возвел глаза горе, вспоминая слышанное, – траекторию – и готово дело. А я на облачке буду сидеть и на тебя сверху поплевывать.
– Чем? – немедленно привязался Пельмень.
Анчутка не знал, поэтому просто сказал «Отвянь».
– Что за история с инженером? – поинтересовался Колька, но Пельмень отмахнулся:
– Не хочу беса к ночи поминать. Лучше вы расскажите, что стряслось. Я ж вижу…
Андрей, хотя и не имел особого желания выслушивать на ночь истории про мертвяков, понимал, что они все равно начнут рассказывать, так уж пусть лучше сразу вывалят. С этой похвальной целью он разлил по стаканам пиво. После того как пенный напиток провалился в надлежащее ему место, язык у Анчутки развязался, и он принялся рассказывать захватывающую историю про то, что случилось темным-темным вечером на длинных-длинных путях. Было видно, что он старается рассказывать так, чтобы было интересно, но нагнал тумана и запутался. Колька не выдержал, прервал:
– Хорош гнать-то, – и изложил, как дело было, кратко.
– Да-а-а, лажа, – протянул Пельмень, обсасывая плавник, – и, главное, говорите, знакомый? Яшке деньги просаживал, ты с ним с утра делами занимался, а вечером – он покойник. Плохо, когда вот так вот, в бесчувствии, на смерть наткнуться, а?
– Да что там, – Колька махом опрокинул то, что оставалось в стакане.
– Тоже верно, – согласился Андрей, – чего ж, все под богом ходим. И нам всем урок, закусывать надо.
Из заветного погребца появилась банка консервов и соленые огурцы.
– Вот и шамайте, шамайте, – напомнил Пельмень, – не сомневайтесь, вкусные, хрустящие. Дура дурой, а готовить умеет.
– Кто? – спросил Колька.
Пельмень тотчас закрыл рот так, что стало понятно: открывать он его будет по важным поводам – испить, закусить или произнести что-то по-настоящему необходимое.
После того как его возлюбленная сначала оказалась мерзавкой, а потом и вообще исчезла, Андрюха стал настоящим философом-одиночкой. Вел простую, безгрешную, подвижническую жизнь, ни с кем из женского пола не водился. А между тем был полноценный наладчик на стопроцентной ставке, что добавляет романтической притягательности любому товарищу и разжигает интерес к загадочной и неприступной персоне. Жертвами падали даже самые положительные девчата, стахановки, наподобие Антонины Латышевой. К тому же говорил Пельмень всегда мало, а думал много, что тоже встречается редко и вызывает симпатию.
Вот и теперь – Колька с Анчуткой уже обсуждали картину с Кадочниковым, которую не видел ни тот, ни другой, – а Андрюха все это время обдумывал услышанное и наконец вынес решение:
– История паскудная. С одной стороны, если часы и перстень на месте – то грабежом не пахнет. С другой – почему без документов? Я понимаю, без лопатника, но почему без паспорта, молодой мужик, одет хорошо, шляется по Москве. Вот зайдет в ресторацию, а тут проверка документов – и будет хлебать до выяснения.
– И главное, я сразу подумал – это ж сколько выжрать надо, – бубнил Анчутка, Пельмень немедленно напомнил:
– Сколько ни жри – главное, жуй, – и заткнул ему рот куском хлеба, на котором тушенки было в два раза больше, чем в обычном бутерброде.
– А то и другое, – работая челюстями, авторитетно предположил Яшка, – помешал кому, и решили его того, под откос. А?
– Жуй, жуй, разберутся без тебя. Пес с ним, – отмахнулся Пельмень, – Никол, а ты как насчет рыбалки? Сто лет не были.