– Ваня, родной, с этим делом вообще молчи. Она вбила себе в голову, что в райкоме тоже ею недовольны, так она с отчаяния Макаренко штудирует.
– Вот как раз он рассусоливать бы не стал, – проворчал Саныч, – выдал бы по уху раза… как Рубцов.
– Ты вот с Пельменем поговори, каков линчеватель выискался.
– Да я весь язык стер! А он набычится, молчит, а как я иссяк, тотчас начал бубнить, да все намеками, до конца ничего говорить не хочет, чтобы, значит, не доносить.
– Принципиальные, – скривился Сергей.
– Да-да, западло им! А ты изволь догадываться, что там у них с сахаром, который поставили откуда-то для подшефного детдома – прибыло столько-то мешков, убыло столько, и сколько-то с мелом пополам, а руководству все равно, и нет правды на земле.
Попив воды, сержант сказал:
– Ну, шабаш. Попадутся – сядут, терпения нет никакого… А ты, между прочим, куда ходил?
– В жилконтору, – вздохнул Сергей, – и чепуха полная получается.
– Что такое?
– Не посылали к Брусникиной никакого инспектора.
Саныч почему-то совершенно не удивился. Он хотел что-то сказать, но тут дверь, закрытая за кляузником Хмельниковым, распахнулась и в отделение вошел капитан Сорокин.
Вопреки устоявшейся традиции Николай Николаевич, вернувшийся, надо думать, из центра, был благодушен и даже улыбался.
– Что, товарищ капитан, никак жилплощадь вам дали? – осведомился Остапчук.
– Спишь и видишь, как бы продолжать опаздывать? – весело огрызнулся Сорокин.
Дело в том, что теперь капитан квартировал прямо в отделении. Казарму, его прошлое обиталище, снесли, Николай Николаевич походил по кабинетам, поклянчил служебных квадратов, ведь понятно, что для дела, не с руки ему было мотаться ежедневно из центра на окраину. «Завтраков» насчет жилплощади наелся лет на сто вперед и в конце концов решился на самоуправство.
Разобрали комнату, забитую старьем и хламом, изначально отведенную то ли под архив, то ли под инспекцию по делам несовершеннолетних (ни того, ни другого не было в помине и не ожидалось), побелили стены, кое-какую мебель нашли – отлично получилось. Некоторое время радость сия оборачивалась плачем, поскольку опоздать незамеченным стало невозможно, потом ничего, привыкли.
– Нет, остаюсь с вами. А развеселый я потому, что, во-первых, мне поручили вас похвалить, во-вторых, потому что эксперты в НТО – милые и отзывчивые… товарищи.
Согнав складки гимнастерки за ремень за спину, капитан приосанился и торжественно начал:
– Поскольку, насколько известно, вы пока ничем не проштрафились, мне поручено объявить вам благодарность! В общем, молодцы, так держать.
И нормальным уже голосом прибавил, что в следующий раз, так и быть, могут ожидать осязаемого поощрения. Иван Саныч немедленно прицепился, попытавшись выяснить, какого именно.
– На пенсию тебя не выгонят. Не умничай, товарищ сержант, чем богаты, тем и поощрят.
Кроме шуток, Сорокин в самом деле подчиненными был доволен. И пусть дурацкое счастье подвалило, но другим и такое не помогает, а тут товарищи Остапчук и Акимов взяли домушника, который официально отбывал наказание в районе Нерчинска. Весть о его побеге сильно проигрывала ему в скорости передвижения, поэтому он, пребывая формально в отсидке, успел крупно насвинячить в столице, взяв на Тверской квартиру «не того» гражданина.
Должно быть, увидев фото на стенах и регалии, осознал, на кого напрыгнул, и поспешил немедленно смыться на окраину, чтобы отсидеться, пока дело не затихнет. Для этого заявился к женщине, с которой последний раз виделся лет шесть-семь назад, которая никакого официального отношения к нему не имела. И, возможно, отсиделся бы, но подвел самогон.
Сперва они радостно встретились, потом, выясняя, кто кого ждал да не дождался, крупно повздорили. Далее принялись мириться, и для «семейного» застолья домушник отрядил любимую за пузырем. Та подалась к Анастасии (наследнице почившей Домны Лещевой, старой самогонщицы), а туда по случайности наведался с профилактической беседой Иван Саныч. И тотчас заинтересовался: что это вдруг стряслось в жизни гражданочки, которая прежде в любви к самогонке замечена не была?
– Чего ж не на работе, Анна Павловна?
– Приболела, – заявила она и покраснела.
– Да уж вижу, – мирно, заботливо заметил сержант, оценив свежий синяк у дамочки на скуле, – лечиться пришли.