Капитан пошуршал бумагами:
– Видишь, Саныч, не только мы с вами плохо справляемся с воспитательной функцией. Творческая интеллигенция тоже по этому фронту проседает. Разбаловали товарища печника, потонул в роскоши. Вот протокол с места его постоянного обиталища.
Посмотрели – в самом деле, крутовато для безрукого электрика. Покойный не чурался пошлого собирательства. Его скромная холостяцкая комната была заставлена элементами никчемной роскоши: бронзовый торшер, ковер трофейный шерстяной, немецкие макинтош и пальто, американские ботинки – две пары, портсигары – позолоченный и серебряный, платки шелковые, аж шесть штук.
– Шесть, – проговорил вслух Акимов, – а ведь при нем даже платка не было.
– А ты смотри внимательнее, – призвал Остапчук, – видишь, написано: «с вышитыми буквами “И.Ш.”».
– И что?
– Видимо, те, кто его ссадил с поезда, не желали нам подсказки дать о том, кто он.
– Ты то есть никак не согласен с тем, что он сам, как бабки говорят, «напилси» и «убилси»? – уточнил Сорокин.
Остапчук, ухмыляясь, руками развел:
– Так это у вас документики на руках, товарищ капитан, не у меня.
– Молодец, хитрый, – похвалил Николай Николаевич. – Хотя кое-что у вас вон, посмотрите: «при осмотре секретера…».
Из протокола следовало, что у погибшего в распоряжении было множество различных напитков, и все заморские. Это, допустим, понятно, с мастерами не только деньгами расплачиваются. Странно было то, что они были нетронутые, не откупоренные.
– У него было достаточное количество спиртного, – заметил Иван Саныч, – для того, чтобы провести небольшую свадьбу, если не шибко увлекаться алкоголем и употреблять с экономией.
– А что же по результатам вскрытия? – спросил Акимов.
– Ни следов запоя, – отозвался Сорокин, – печень непьющего человека. А по заключению, которое присутствует в деле, усматривается, что на момент гибели Шерстобитов находился в стадии летального опьянения.
Капитан, поколебавшись, все-таки продолжил:
– Моя знакомая чудо-птица из НТО прочирикала, что опьянение было, но не традиционного толка. Но это, само собой, строго между нами.
– Чего это? – задал Акимов глупый вопрос, но тотчас опомнился.
– И снова молодец, – одобрил Сорокин, – начинаешь мыслить масштабно. Да-да. Одно дело – налился водочкой по брови и выпал из поезда, и совершенно иное – закинулся определенным снадобьем. Тут как минимум нужна строгая секретность, чтобы не спугнуть организаторов утечки, поставщиков…
– Не понял я, – честно признался Остапчук, – о каком снадобье речь?
– О малоприменимом опиате, если тебе это о чем-то говорит.
– Недопонял, – в свою очередь покаялся Сергей, – это же просто обезболивающее. В феврале сорок пятого в Пруссии мы брошенный фрицами госпиталь выпотрошили как раз на предмет опиатов, военмедики нас хвалили.
– Положим, я в Гражданскую войну кокаиновый чай тоже хлебал, чтобы не спать, – отозвался Сорокин, – что, будешь утверждать, что это тоже просто чай?
– Ну-у-у…
– Вот и ну. Специалисты растолковали, что вкупе с алкоголем именно этот опиат так обезболивает, что аж до смерти.
– В таком случае вполне понятно, почему руки у Шерстобитова были по швам, – заметил Сергей, – он или уже был мертв, или совершенно одуревший.
– Согласен, – подтвердил капитан, заметив, что все-таки надо о покойниках отзываться с большим уважением.
А потом вдруг, аккуратно уложив в папку документы, почти без паузы распорядился подавать рапорта по итогам работы по Шерстобитову.
Остапчук, ненавидевший писанину, немедленно возмутился:
– Что за спешка?
– Конец месяца, – пояснил капитан, – чего людей подводить?
– То есть отказное будет? – уточнил Сергей, не без удивления.
– Будет. Картина вписывается в несчастный случай. Расстояние от рельсов невелико, степень опьянения – колоссальная. По результатам проверки составов, которые следовали установленным маршрутом в заданный промежуток времени, никаких происшествий, сигналов от пассажиров и сопровождающих не поступало, подозрительных следов нет.
– Успокоились на том, что все деньги прогулял, документы потерял, то и нечего мудрить, – резюмировал Саныч.
Сорокин дернул бровью:
– А ты бы, само собой, не успокоился?
– Не про меня речь.
– Вот и помалкивай.
Акимов промолчал, не ощущая морального права выступать. О покойниках, может, и ничего, кроме доброго, но что хорошего можно сказать о том, кто тунеядничает, халтурит, подъедаясь на писательских дачках, не стесняясь при этом носить крест. Да еще и цепляет на жирный палец перстень со спиленным орлом.