Глава 9
Спустя несколько часов так же Оля, только разбитая и раздавленная, возвращалась на электричке обратно.
«Нет выхода. Выхода нет. Вы-хо-да нет…» Голова пухнет от мыслей – разнообразных, одна другой страшнее, ужаснее.
Сорвалась, полетела куда-то, как будто ее ждут, расстелив красную дорожку.
План Оли сводился к тому, чтобы податься к доброй, все понимающей тете Любе, сестре мамы, которая проживала на Оленьем Валу, в Сокольниках. Они с мамой не общаются, поэтому тетя Люба не станет посылать работать на фабрику, учить уму-разуму, она просто всегда за любимую племянницу. А Оля именно сейчас нуждалась в том, чтобы кто-то был «за», безо всяких «но» и «если». Точнее, в том, чтобы хоть кто-то подтвердил, что она права и ни в чем не виновата.
К тому же Оля спала и видела, как бы просто поплакаться тете Любе. Она полная противоположность мамы не только в словах, в образе мышления, но и внешности. Низенькая, кругленькая, своими пухлыми ручками согреет, накормит, уложит спать, и с утра все будет невероятно спокойно и хорошо.
На электричку Оля успела – и это было ее последнее везение на сегодня. Тети Любы не было дома. Соседки сказали, что она в санатории, после воспаления легких, «а вы что же, не знали?». Вот так, вместо того чтобы получить успокоение и утешение, Оля прежде всего получила по сопатке. После этого было стыдно просить ключи от тетиной комнаты, да и незачем.
Однако воодушевление все еще не проходило, и вера в то, что вот-вот обязательно все устроится, не иссякала. Ольга решила осуществить второй план: поехать на «Красный Богатырь», в Богородское, в кадры устраиваться. Чем черт не шутит, может, само образуется?
Не образовалось. Кадровичка и рта не дала раскрыть: все единицы заняты.
– А у вас в коридоре говорят, что вам нужны рабочие руки, – начала было Ольга.
– Рабочие! – подняв палец, подчеркнула женщина. – А у вас они, простите, не такие. Что вы умеете?.. То-то, а учить вас к чему? Вдруг вы передумаете работать…
Пришлось проглотить и это. Оказывается, выпендриваться, напускать на себя важный, значительный вид и всех вокруг заставлять исполнять ритуальные танцы – это работает только тогда, когда эти «все» – люди знакомые, деликатные, боящиеся тебя обидеть.
Что же делать теперь? С кем посоветоваться? С мамой – глупо. Все уже сказано-пересказано. Успокоит, по головке погладит – и вновь заведет разговор: не хочет ли дочка на фабрику, к настоящему делу?
С Палычем? Он, допустим, поймет, но заведет такую жизнеутверждающую, назидательную шарманку, он мастер на такие вещи. И как вывод наверняка последует утверждение, что в следующем году обязательно получится. Или через год. В любом случае ближе к пенсии уже будешь смотреть на все по-иному. Как директор сказал: либо ишак сдохнет, либо падишах помрет? Вот-вот.
Колька… положим, он и поймет, и простит, и посочувствует. Только ведь стыдно, так стыдно признать свое бессилие и глупость!
Оля пыталась отвлечься, то подсчитывая случайные детали пейзажа, мелькающие за окном, то утыкаясь в книжку «Педагогика». Да, она потратилась на этот учебник на развале на Кузнецком Мосту, самонадеянно считая, что уже многое постигла на практике, можно подтянуть теорию.
Она почему-то была уверена, что вот зададут в райкоме комсомола глупый вопрос по Брусникиной, а она зайдет с козырей, с привлечением теории, и предстанет до того осведомленной, что все будут дивиться и вопрошать: и когда это вы, девушка, успели?
Однако эти многомудрые строчки, не так давно казавшиеся умными, волшебными, завораживающими, растеряли всю магию и уж не захватывали.
Оля захлопнула книжку, принялась таращиться на пейзаж за стеклом – там ничегошеньки нового, интересного не было. Казалось, все: от празднично зеленеющих берез до лазурного безоблачного неба – сливалось в глумливые рожи, которые гримасничали.
Дококетничалась сама с собой! Полагала, что лучше всех, а оказалось, что она хуже многих. Вот и сейчас – ведь, по сути, ты прогульщица! И когда директор потребует подать объяснительную, почему прогуляла рабочий день, что она поведает? Надеялась, что вернется лишь для того, чтобы забрать трудовую книжку?
А возвращается как побитая собака. Ощущения – швах. Будто собрался опуститься на стул, а его из-под седалища выбили, или делаешь глоток чая, а в чашке помои и бурда.
Позорище какое.
«Так, спокойно, это все нервы. Надо взять себя в руки. Еще не конец. Еще можно поговорить с Брусникиной, с ее мамой, с директором! Неужели свет клином сошелся на одной-единственной негоднице? Еще не конец всему, не надо складывать руки. Надо подготовиться и… Это невыносимо. Какая духота».