– Андрей ни в чем не виноват! Он ту ночь со мной был! До утра. А Хмельников ваш дрянь, сахар мелом разбавлял, и так ему и надо, гадине…
Она все молотила языком, Пельмень, вспыхнув, как сигнальный фонарь, открыл рот, но сдержался, Сорокин сдерживаться не стал и расхохотался.
– Все! Рубцов, как честный человек, жениться должен.
– На дурах не женимся, – буркнул Пельмень, ярко-красный.
– Ну-ну, – застыдил его Сорокин, видя, что Тоська сейчас разрыдается, – а вы, Латышева, не устраивайте детство. Никто Рубцова не подозревает, а вводить следствие в заблуждение не по-комсомольски. Сейчас мы сядем, успокоимся, все запишем.
Сержант Остапчук был отправлен на Ваганьковское кладбище, в Воскресенскую церковь, с поручением деликатно расспросить верующих (и в особенности старосту) об отце Марке, а главное:
– Выясни, вел ли Лапицкий исповедь, если да, то приходили ли к нему вот эти двое, – и вручил прижизненное фото Шерстобитова и карточку Хмельникова.
– Уловил, – заверил Иван Саныч и отправился.
Вернулся, фигурально выражаясь, с полным ягдташем. Верующие, само собой, откровенничать деликатно отказались, но староста, как и положено, был готов ко всем услугам.
– Отец Марк появился в сорок пятом, на Крещение. Все истерички, кликуши, блаженные – сразу его стали. Тут и святость, и мудрость, и прозорливость. Но, и это староста особо подчеркнул, самой чистой жизни поп, ни копейки денег в руки не брал, говорил, что ни к чему ему, ни жены, ни детей. Что до этих двух, Гарика и Хмельникова, то староста их признал, оговорившись, что на исповедь к Лапицкому очереди стояли, как за хлебом в Ленинграде.
– Негусто. Хотя знакомы они были.
– Верно. И еще, товарищ капитан, насчет молодого поколения староста отметил. Одно дело, когда к попу детишек взрослые тащут, мамки там, бабки. А вот он заметил одного мальца, который сам к попу ходил.
– Ну-ну? – подбодрил Сорокин. – Какой из себя?
– Да обычный. Лет десяти-одиннадцати, худой, одет дурно. Темный, глазастый. Обычный, только и особенностей, что ходил добровольно, без взрослых, регулярно и именно к Лапицкому.
«Поп, получается, как бы в центре, – размышлял капитан, сопоставляя, сводя услышанное, – точнее, даже не поп, а кресты. На шее у Шерстобитова, Хмельникова… ну и Зойки, конечно, Брусникиной. Догадки, сплошные догадки…»
Попы эти. Доверия им нет. Смотрят овечками, а зазеваешься – они без оружия, без единого выстрела у тебя под боком такое замутят, что и тебе, и гипотетическим внукам не расхлебать. Пусть этот отдельно взятый Лапицкий ему по нутру, тем хуже. Значит, строит из себя своего, а тайно что-то замышляет.
Сколотил же он эту двадцатку, будь она неладна. Если бы не он, откуда она взялась бы? Кто все эти люди? Увидеть бы. В глаза глянуть – и, само собой, запомнить. От таких товарищей с двоящимися мыслями всего ожидать можно. «В воскресенье, часов около двенадцати, они должны со сходки своей явиться. Наверняка на плоту поплывут, вот и понаблюдаем», – решил капитан.
Сказано – сделано. К этому времени Сорокин явился на берег озера, уселся на бревнышко и принялся ожидать. На том берегу – было видно, развели костры, угощались, и явно слышались веселые голоса.
«Вот вам, пожалуйста, – горько думал Сорокин, – Гладкова одну-единственную дуру в пионерию завлечь не может, замполит в ремесленном никак не может принять Пожарского в комсомол, а этому и свистеть не надо – сами сползаются. Оно и понятно, каждую заразу изволь по шерстке гладить, слова изволь только добренькие и беззубенькие говорить и не смей что поперек».
Наконец стали закругляться, было видно, как грузится на плот первая партия людей. Сорокин, скрывшись в зарослях, ждал, когда причалит плот этой новой вольницы. Прибились к берегу, и посыпали на него такого рода личности, что у капитана рот наполнился слюной и желчью. Светка Приходько собственной персоной.
«Ты глянь, уклейка какая, не утомилась за учебную неделю! Вот я лично зайду к директору, спрошу: как это они так учатся, что в воскресенье силы есть шляться пес знает где! Она тут, а мать небось у меня под окнами прыгает, скандалит… ах ты ж, елки-палки».
С плота сгрузилась только поминаемая мамаша Приходько. Потом плавсредство – которым управляла не кто иная, как Зойка Брусникина, – отчалило и приволокло скоро еще одну партию змей подколодных.
«Вы посмотрите на этих сволочей, – капитан беспомощно переводил глаза с лица на лицо, – все ж знакомые. Приходьки, Настька Иванова, Сашка с Алешкой, мамаша их, Анастасия Лещева, самогонщица… что же это делается?»
Последним на плоту прибыл сам поп. Его Сорокин встречал, стоя на берегу. Он твердо решил прекратить это безобразие.