– Сколько лет, как выглядел, во что был одет?
– Обычный. Худой. Лет десяти. Такая большая кепка у него, – сказал он и умолк.
– Вспомни хотя бы что-нибудь, что может помочь его опознать.
Пауза.
– Роман, это не западло. И не ради справедливости. Никто, кроме тебя, теперь не знает, как он выглядит.
– Гарик знал, – разлепив губы, прошелестел Цукер.
– Вот потому, надо думать, и убит.
Молчание.
– Рома, ты лишь тут в безопасности, но нельзя тебя держать здесь вечно.
Скрипнула дверь, на пороге, скрестив руки на груди, возникла Маргарита Вильгельмовна.
– Хватит, Николай Николаевич. Время вышло.
Вздохнув, Сорокин встал.
– Не успели, ну что ж. Поправляйтесь, Сахаров, выходите на волю, напоследок на солнышко полюбуетесь.
Никогда еще несколько метров не казались капитану пустыми и бесконечными. И все-таки…
Цукер решительно позвал:
– Стойте. Николай Николаевич, руки у него были не пацанские. Пальчики такие, ногти красивые, прям как у девчат.
Капитан, внутренне возликовав, спросил:
– У кого, Рома?
– У мальчишки этого.
– Ты хочешь сказать, что это была девчонка?
Рома лишь плечами пожал.
– Хорошо, спасибо, – нарочито официально отчеканил Сорокин, – выздоравливайте, Сахаров.
Некоторое время они шли по коридору молча, потом Сорокин спросил:
– Маргарита Вильгельмовна, на одну минуту задержу вас. Скажите, кто ранее проживал в вашем доме?
– Трудно вспомнить, – призналась Шор, – мой супруг, Александр Давидович, был весьма старомоден, пытался оградить меня от житейских вопросов. Вроде бы фамилия его была Карзинкин. Но мы имели дело со стряпчим, и лучше уточнить в архивах…
– А фамилию стряпчего, конечно… не помните?
– Почему ж, запомнила. Хмельников.
– Вот оно что, – помедлив, произнес капитан, – клубочек, однако…
– Что?
– Я говорю, насчет архивов хорошая мысль, проверим, если сохранились. И последний вопрос, Маргарита Вильгельмовна. Возможно, он вам покажется странным.
– Ничего, я переживу.
– Камин этот красивый, в кабинете вашего мужа, он был сложен вами или уже был?
Шор рассмеялась:
– Ох уж этот камин. Я помню, супруг рассказывал, стряпчий ужасно набивал цену, разорялся о его уникальном строении – вот уж не знаю, что в нем уникального, дымил страшно. Мы почти и не топили его.
– И не ремонтировали, и не чистили?
– Чистили, но бесполезно. Ужасно гудел дымоход, пока не разогревались кирпичи. Знающие люди говорили, что это скупой заказчик как это… «обидел» печника, и тот ему свинью подложил, что-то там замуровал – я не знаю.
– Кикимору? – с улыбкой спросил Сорокин. – В дымоход?
Но Маргарита Вильгельмовна лишь отмахнулась.
– Да бросьте вы.
– Хорошо, – Николай Николаевич протянул руку. – Вы, как я понял, покровительствуете этому охламону.
– Есть такая слабость.
– Так вот, у меня к вам просьба: донесите до него, чтобы он не принимал никаких гостинцев ни от кого, в особенности спиртного.
– Это само собой.
– И второй момент: если есть возможность, переведите его в одиночную камеру… прошу прощения, но вы поняли. Никаких контактов, понимаете?
– Все так серьезно?
– Более чем. Я надеюсь на вас.
И как раз когда они уже прощались, в приемный покой поступила Татьяна Брусникина, и Маргарита Вильгельмовна, что называется, свистнув, унеслась на метле. Сорокин, впрочем, все-таки выловил доктора и узнал, что бедная мамаша поступила с приступом по причине того, что ее глупая девчонка-недоумок где-то загуляла. Опытный медик была недовольна:
– Драть ее некому. Припрется, дурная. У попа наверняка прячется, где ж еще.
– Так мать-то, наверное, первым делом туда сбегала, – заметил капитан, но медичка отмахнулась:
– Бросьте вы. Женщина слабая, сердечница, она физически не могла все тамошние крысиные ходы обыскать. Небось сразу в школу побежала, по пути, так сказать, наименьшего сопротивления. Там же проще перевалить с больной головы на здоровую – недоглядели, затравили.
Сорокин, испытывая восторг, сердечно пожал ей руку:
– Как надоест медицина, Маргарита Вильгельмовна, жду вас у себя. От вас проку больше, чем от моих оболтусов. Очень выручите.
Медик засмущалась, зарделась, и капитан, пользуясь случаем, попросил воспользоваться телефоном, расположенном на посту.
Первый звонок он сделал в горархив, второй – в отделение. По счастью, Остапчук был на месте.
– Иван Саныч, тут старшая Брусникина с сердцем в больницу прибыла, а дура Зойка, говорят, запропала. Приказ первый: отправляйся на поповскую переправу, подежурь там. Если появится Лапицкий, чтобы туда плыть, – плыви с ним.