Человек, называвший себя Лапицким, молчал, только изменил позу: опершись локтями на колени, сидел, опустив голову, как сильно уставший человек.
– Оставьте его в покое, – вдруг потребовала та, что называла себя Зоей, – полагаю, узнала меня матушка. Не думала, что я так хорошо сохранилась.
– Она многое о вас рассказала, – подтвердил Сорокин, – и лишь потому я говорю с вами с глазу на глаз. Или мы с вами оформляем чистосердечное признание, или данные о вашей работе в гестапо будут преданы гласности. А вы знаете, во что это выльется, – даже если все вами спасенные будут хлопотать за вас.
– Знаю, – зло огрызнулась она, – ненавижу и гестаповцев, и тех, кто именует себя «нашими». Одинаково палачи, никакой разницы.
– Ближе к делу.
– Ладно, согласна. Ты? Обратилась она к лже-Лапицкому.
– Я готов, – спокойно произнес тот.
– Ваше подлинное имя?
– Гауф, Елена Францевна.
– Карзинкин, Александр Александрович.
– Вот оно что, – протянул капитан, – это все объясняет.
– Не все, – возразил он, – кстати, если в минском подполье остались свидетели, то они должны помнить, что Лапицкий донес господину коменданту города на лиц, которые взорвали железнодорожный мост, а это по чистой случайности оказались провокаторы.
– Это легко проверить.
– Верно. Равно как и то, что Лапицкий это сделал уже после смерти, то есть даты, указанной в актах о казни.
– Понимаю, – подумав, сказал Сорокин.
– В самом деле? – вежливо усомнился Карзинкин. – Ну, не все такие догадливые и чуткие, так что я точно так же, как и Елена, разницы не вижу…
– Ну это мы оставим на будущее. Насколько я понимаю, Елена помогла вам выбраться из гестапо и после войны вы как-то помогли ей, так?
– Так и есть.
– А потом, насколько я понимаю, уже во время вашей службы в церкви на Ваганьковском кладбище, вы встретились?
– Верно, – чуть подняв брови, улыбнувшись, подтвердил Карзинкин, – кто это донес? А, понимаю. Староста. Он же, насколько я могу судить, указал на Хмельникова и Гарика… ловкий ход мыслей, ничего не скажешь.
– И все-таки, что вы искали в камине?
– Теперь нет нужды скрывать, – Карзинкин, заложив ногу за ногу, обхватил колено тощими пальцами. – Когда отец распродавал имущество, я усердно учился на философском факультете Базельского университета и понятия не имел, что остаюсь на бобах. И тут однокашники начинают поздравлять меня с приобретением легендарного зеленого брильянта, глаза Брамы.
– Почему вас?
– Потому что меня тоже, как и отца, зовут Александром, а в газетах публиковали отчет об аукционе. Можно продолжать?
– Прошу.
– Итак, я прилетел к отцу – и выяснил, что он не только все наше имущество-то профукал, да еще и втайне от меня женился на девице, втрое моложе него. Я вне себя. Прозвучали громкие слова, он объявил, что составляет завещание на нее. Расстались мы со скандалом. Уже из газет я узнал, что помер сумасшедший князь, а в скором времени, узнав о смерти от брюшного тифа моей преподобной мачехи, покончил с собой отец, спрыгнув с красивого швейцарского водопада.
– И вы решили искать свое потерянное наследство.
– Не вдруг, – улыбнулся Карзинкин, – я почитал его пропавшим. Уже после войны, в сорок пятом, я, с документами покойного Лапицкого, явился в Чистый переулок, отрекомендовался, выдал свою легенду. Сами понимаете, у приличных людей принято верить на слово, да и недостаток кадров. Меня тотчас приписали в Воскресенскую церковь, что на Ваганьково.
– Как же у вас получалось водить верующих за нос?
– Это нетрудно. Пригодилась философская подготовка, да и батюшка меня растил в страхе Божьем… да, в отличие от себя, меня он держал в строгости. Я пользовался успехом, говорили: строгий батюшка, но крепкий. Ну а с Ёлочкой, вы правы, мы случайно встретились, когда она влезла за иконами, что ли…
– Больно надо, – подала голос Гауф, – я за ящиком для подаяний.
– Узнали друг друга, порадовались, разговорились о житье-бытье. Она водилась с этим Гариком, – продолжал Карзинкин, – по правде говоря, я не любил покойничка, не верил ему. Было ясно, что эти налеты по наводке на хаты наших пиитов добром не кончатся. Но он был печник, а меня заедала мысль о том, что не мог же отец, имея деньги, сигать в водопад, на него не похоже. Скорее всего, полагал я, тайник где-то тут, и отец, надеясь вернуться, припрятал сокровище в доме, под надежной охраной профессора Шора…
– Вы видели копию купчей.
– Нет. Но вдруг приезжает «паломничек», наслышанный о моей святости. Приходит на исповедь, тихенький, болящий человечек, желтый, желчный, и начинает, охая, намеками, говорить про «грехи», о том, что помогал «князюшку» обманывать, лишить «мальчика» куска хлеба, старика женил на какой-то своей то ли любовнице, а самого подговорил все деньги ухнуть в какой-то камушек. А она, мол, дрянь такая, камушек куда-то сокрыла. У меня в зобу дыханье сперло, я понял, что это отцовский стряпчий Хмельников. Конечно, это безумие, но почему бы не проверить? И Ёлочка настояла.