Я мог бы дать Чепмену еще амитала натрия, но он в последнее время и так принял уже много, поэтому на этот раз я решил воздержаться. Вместо этого постарался успокоить пациента, говоря с ним спокойно и весело, – многие врачи время от времени прибегают к этому средству.
Чепмен тяжело дышал, на лбу выступил пот.
– Меня накажут? – спросил он.
– Нет, – ответил я. – С чего вы взяли?
Чепмен проигнорировал вопрос и стал заламывать руки, повторяя, все тише, одну и ту же фразу:
– Что я натворил? Что я натворил?
– Ничего не натворили, наказывать вас не за что, – с наигранной бодростью ответил я.
Чепмен начал грызть ногти.
– Что вас тревожит?
Чепмен развернулся на каблуках, в два шага добежал до окна и прижался лбом к металлическим прутьям.
– Мне здесь не нравится.
– Может, сыграем в шахматы? Вы ведь умеете играть в шахматы, мистер Чепмен?
Он порывисто вздохнул, будто шарик, из которого выпустили воздух.
– Раньше умел.
– Тогда пойдемте в комнату отдыха.
– Ну, не знаю…
– Давайте начнем, а если дело не пойдет, сразу закончим.
Чепмен с подозрительным видом оглянулся по сторонам.
– С чего это вдруг вы меня в шахматы играть зовете?
– Просто подумал, вдруг это вас успокоит.
Чепмен пристально вглядывался в мое лицо и наконец спросил:
– Что вы думаете о Ботвиннике?
– О ком?
– О Михаиле Ботвиннике.
– Извините, мистер Чепмен, в первый раз слышу это имя.
– Он чемпион мира.
Чепмен прищурился, будто ожидая ответа. Я молчал. Тогда он снова подошел к окну, но на этот раз спиной ко мне старался не поворачиваться, из-за чего едва не споткнулся. Потом сказал:
– Особенность игры Ботвинника – в стратегической сложности. Некоторые считают его репертуар ограниченным, особенно на первых ходах, но финалы всегда выдающиеся. К тому же дебют ферзевой пешки – его конек, а во французской защите никто с Ботвинником не сравнится.
– Мистер Чепмен, – успокаивающе произнес я. – Боюсь, вы переоцениваете мои познания в игре. Я играю редко, для удовольствия…
– Это вы мне так говорите.
– В каком смысле? – Чепмен упрямо поджал губы.
– Мистер Чепмен?
– Он вас послал, да?
– Кто?
– Ботвинник, кто же еще?
– Если вы думаете, что я знаком с чемпионом мира по шахматам, то очень ошибаетесь.
– Передайте, что мне все известно про его замыслы.
– Ничего я ему передать не могу, потому что, повторяю, мы с Ботвинником незнакомы.
Злость Чепмена сменилась растерянностью.
– Незнакомы?
– Нет.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– И он не просил… – Чепмен рассеянно умолк. Почесал голову и озадаченно заморгал.
– О чем? – уточнил я.
Чепмен покачал головой.
– Не важно, – пробормотал он. – Так, недоразумение.
Я решил напомнить о своем предложении:
– Ну так что, будете играть?
– Хорошо. Только во время игры никаких записей не делайте.
– Обещаю, мистер Чепмен.
Вместе мы прошли в комнату отдыха. Кроме нас, там никого не было. Под потолком виднелась деревянная обшивка, узорчатые обои снизу были темно-коричневыми, сверху – бутылочно-зелеными. Получилось мрачновато. Посреди круглого стола стояла ваза с засохшими цветами, об одно из стекол билась осенняя муха. Я выдвинул Чепмену стул, и он сел, однако продолжал нервничать.
Шахматы держали в шкафу, там же лежали и другие игры – «Монополия», «Змеи и лестницы». Оглядев полки, нашел деревянную коробку с фигурками и потертую старую доску, затем отнес ее к столику. Подбросили монетку, ходить первым выпало мне. Я двинул вперед одну из пешек, Чепмен глубоко задумался – тер щетину на подбородке, издавал глухое сосредоточенное мычание и только через несколько минут ответил точно таким же ходом.
Учитывая, с каким знанием дела он высказывался о Ботвиннике, я думал, что Чепмен – хороший игрок. Но на самом деле играл он крайне слабо. Печально было видеть, как человека такого ума и талантов ставят в тупик мои простенькие ходы. Я нарочно поддался, пожертвовав Чепмену слона, потом коня, и едва сдержал улыбку, когда он поглядел на меня свысока, воображая, будто ловко обхитрил.
От скуки я стал глазеть по сторонам. Камин представлял собой внушительное зрелище – каменная конструкция, покрытая резными завитками и цветами. У стены стояла тиковая радиола, а рядом лежала стопка пластинок, к которым явно редко притрагивались. На ковре чернели прожженные окурками дыры.