— К. Этому. Ты знаешь. Оно ее. Эйлин Гуч.
— Да что ты говоришь?
Боб вынул трубку и принялся ее набивать:
— Джейми, не упрямься. — Он глубоко вздохнул. — Эйлин Гуч пришла на зов, Оно ждало ее. Мы хотим, чтоб ты вошел в библиотеку и навел порядок. Ты меня понимаешь. Сделай все, что нужно.
— Где Харвест? — спросил Джейми.
— Она вернулась незадолго до тебя, — ответила Баунти, — готовится.
— Готовится?
— К вечеринке, дурачок.
— Совершенно верно, — сказал Боб. — Как только ты все сделаешь там, — он кивнул на дверь библиотеки, — мы сможем начать.
Джейми с трудом сумел спрятать свой восторг под маской серьезности.
— И это должен сделать именно я?
— Ты же знаешь, это лучше сделать тебе. Ты у меня особенный, сын. Мы на тебя полагаемся. — Мать коснулась его руки.
— Иди–ка выверни еще одну плиту в погребе, Боб, — приказал Джейми. — Я спущусь через пару минут. — Боб собрался идти, но Джейми остановил его: — Тебе известно, что сегодня среда?
— Да, ну и что?
— Четыре дня. Сначала котята, потом щенки, после них прошла неделя. А теперь четыре дня. Откопай две плиты, Боб. Чтобы быть готовыми к выходным.
Выражение радости на лице Боба сменилось бледностью, лоб пошел пятнами, как у пьяницы, который перебрал и чувствует первые угрожающие позывы к тошноте.
Джейми важно зашагал в библиотеку. Теперь он знал, что значит быть первосвященником. Он, который вчера был последним, сегодня оказался первым. Они такие слабые. А он сильный. Джейми защищал их от Его голода. Харвест принадлежала ему. Боб, сильный умный Боб, выполняет его приказания. Остряк–самоучка Рон не осмеливается больше оскорблять и унижать младшего брата. А Баунти принадлежит Рону. Ну и что, Баунти — доступна. Он отметил эту мысль. Мать? Ну уж о ней–то он позаботится. Отныне для нее на первом месте он, а не Рон.
Расправив плечи, Джейми взглянул в зеркало, висевшее на стене библиотеки. Из зеркала, радостно сияя глазами, смотрело на него собственное отражение. Длинное тело свисало с колен Эйлин на ковер: переполненное, мягкое, густо–красное Оно трепетало и лениво пульсировало. Пудра на лице женщины затвердела и потрескалась, будто из–под нее ушла плоть. Губы над оскаленными зубами побелели под слоем помады и усохли до такой степени, что обнажился розовый пластик протеза. Некогда полные руки напоминали кости, задрапированные грязно–белым крепом. Сандалии свалились со сморщившихся ног и были прикрыты гольфами, которые соскользнули с тощих теперь икр.
Оно замотало головой, как собака, у которой пытаются отнять кость. Зубы–иголки сомкнулись на свисающем полосатом лоскуте, который когда–то был грудью. Джейми надавил ладонью на грудную клетку Эйлин, и Оно выпустило лоскут изо рта. На месте соска была бледно–розовая липкая ямка. Ребра двигались под рукой Джейми. Эйлин сложилась пополам и свалилась с кресла. Он сгреб ее, как тряпичную куклу, взял на руки и вынес из комнаты. То, что осталось от Эйлин Гуч, весило не больше четырех килограммов.
Глава 11
Во вторник никто из объединенной семьи не поднял раньше одиннадцати. Как всегда после таких вечеринок, на них напал голод. Боб занялся приготовлением блинчиков с фруктовым сахаром. Сверху он полил их лимонным соком. Уничтожив три блинчика и выпив три чашки кофе со сливками, Джейми попросил мать позвонить в школу.
— Скажи, что я заболел или что–нибудь в этом роде.
— Почему бы тебе самому не позвонить, дорогой, — попыталась возразить Векки. — Ты же знаешь, я так неловко вру.
Сын скривил физиономию:
— Ну ма, ты же можешь каждый раз говорить им правду. Скажи, что я чувствую себя разбитым после оргии, продолжавшейся до двух часов ночи. После оргии, что мы устраиваем каждый раз, как покормим наше очаровательное чудовище. Чего проще?
— Джейми! — Рон с усилием глотнул. — Джейми, а я думал, что Оно питается страхом и страданием. Несчастная Эйлин умерла счастливой, правда ведь?
— Рон, — Джейми нахмурился, — тебе нравятся блинчики?
Рон кивнул.
— От хорошего бифштекса ты бы ведь тоже не от казался?
— Конечно.
— Здесь то же самое. Когда Оно было моложе, Ему хватало чего–нибудь полегче, например страха. Питательная смесь, типа Бебимикс. Теперь Оно выросло. Вчера Оно вкусило Материнской любви, да еще с хорошей порцией крови. На очереди, возможно, ревность, воодушевление, сочувствие, религиозный экстаз, кто знает? Хотя, я думаю, страх и боль всегда будут основной Его пищей. Как хлеб и картошка. Не думаешь же ты, что наши вечеринки устраиваются только ради нас?
— Что–то такое приходило мне в голову… Это вроде кнута и пряника, да?
— Конечно, но это ведь не только вознаграждение. Мы Его кормим бифштексами или еще чем–нибудь в этом роде, а на десерт Ему хочется сладенького, вкусненького. Страсть, любовь, называй это как хочешь. Оно не отблагодарит нас, пока не завершит трапезу. Может, для правильного обмена веществ, Оно должно получать разные ощущения. Нам–то вот нужны витамины?
Рон задумался.
— Значит, ты хочешь сказать, что Оно это делает для нас не потому, что разумно. Просто это одна из функций Его аппетита. Так вышло, что эта функция оказалась целесообразна, в смысле выживаемости, с эволюционной точки зрения.
— Похоже.
— Но как же тогда получилось так, что в результате отбора уцелело только лишь Оно одно? Если Оно такое жизнеспособное?
— С чего ты взял, что одно?
— Я никогда не слышал раньше ни о чем подобном.
— Нет, их много. Это все очень глубоко запрятано, но, если подумать, можно засечь Его следы.
— Где?
— В истории. В преданиях, к примеру. Дракула, Инкубы и суккубы, Синяя Борода, Джек–потрошитель. Все их зверства. Гитлер. Сталин. Ты подумай, сколько есть убийц, которых так и не поймали, или тех, кто уходил от разоблачения непонятно долго.
— А мы, что, — на очереди?
— Может быть. — Джейми сосредоточенно глядел в свою тарелку. — Эфраим выжил. Возможно, мы уже опоздали. Его аппетит растет. Эфраим посмел найти ответ, но он с Ним боролся, пока Оно еще было маленьким. Оно не собирается возвращаться в свинцовую комнату и дохнуть от голода, лишь бы только угодить нам.
Остаток завтрака прошел в молчании.
Харвест обнаружила Баунти в библиотеке.
— Что ты читаешь?
— Каталог.
— Купить что–нибудь?
— Ага. В моем гардеробе нет ни одной вызывающей вещицы. — Она подтолкнула красочный журнал Харвест. — Выбери что–нибудь для себя.
Харвест взяла проспект.
— Я не смогу! Это неприлично. Это от Фредерика?
— Нет, это от Слатса. Как там говорила мне продавщица? Рядом с этим голливудский Фредерик просто «синий чулок». Я его присмотрела давным–давно, еще по дороге сюда. Так, из пустого любопытства. Во всяком случае, тогда.
— Я не смогла бы надеть это. — Харвест залилась краской.
— Отчего же?
— Это. Ну, это неприлично. Дешевка.
— Тебе не хочется осчастливить Джейми?
— Джейми меня любит.
— Счастливица! Наш хозяин ее любит. — Баунти скривила рот. — Потрясающе. Когда приходит пора ус траивать вечеринку, он ведь не выбирает, правда? Вот что я тебе скажу, вечеринки будут все лучше и лучше, пока Ему не надоест. А потом что? «С» и «М»?
Харвест не поняла.
— Садо–мазохизм. Плетки и цепи.
— Джейми не из этих, извращенцев.
— Пока — нет! А если Оно решит, что ему следует этим заняться? Твой драгоценный возлюбленный ведь не уклоняется от обязанности Его кормить.
— Это он делает ради нас. Причина только одна.
— А если ему будет приказано избить меня, ради тебя?
— Но.
— Что — но?
— Да ладно, если ты любишь, это… — Она подтолкнула проспект Баунти. — Не нужно.
— Нужно–хренужно. Послушай, моя милая, но уже не невинная сестричка! Если бы все было по–другому, ты бы и тогда выряжалась. Теперь давай представим такой вариант: ладно, вы любите друг друга, так? Так. И в результате ты отдаешь себя, свое тело, так? Что папа говорит о еде? Половина дела в том, как подать! А как ты вела себя на Рождество? Ведь ты из тех, кто сходит с ума по бантикам и прочей ерунде. Не ты говорила, что, если подарок ценный, его нужно соответствующим образом завернуть? Ты ведь не станешь заворачивать дорогую вещь в газету, правда? Значит, если ты отдаешь себя, свое тело, не лучше ли его «завернуть», чтобы это выглядело прилично, или я не права? Как насчет бикини или моего халата, который ты носишь, демонстрируя свои ляжки?