Мэй осмотрел композицию из витых лазоревых линий, плывущих к темному горизонту.
– Мне нравится. Уже продано?
Моника сдула со лба выбившийся локон:
– Умоляю, Джон, не надо меня баловать. Покупателей пока нет. Ты получишь эту картину, если вытащишь Гарета из беды. Я так рада, что ты еще в силе.
– Боюсь, это не совсем так. Наш отдел вышел из состава городской полиции, но мы по-прежнему занимаемся делами, открытыми для общественности.
– А что случилось с тем забавным человечком, который всем грубил? – спросила Моника. – У него еще трубка была такая вонючая.
– У Артура, тьфу-тьфу-тьфу, все в порядке, – сконфуженно ответил Мэй. – Мы с ним до сих пор напарники.
– Ваша дружба длится дольше многих браков. Разве он не действует тебе на нервы?
– Не знаю, теперь уже трудно сказать. А тебя все еще называют Моной?
– Что ты, меня уже много лет так не зовут. Гарет терпеть не может сокращения. Раз уж я вышла за ученого, пришлось стать респектабельной во всех отношениях. В этой среде стоит только заикнуться, что ты рисуешь, и на тебя уже смотрят свысока: мол, еще одна заскучавшая домохозяйка, думающая, чем бы занять вечер, пока муж работает над важным проектом. Они отняли у меня Га-рета, когда он оступился, – я говорю об истории с той проклятой статуей нереиды. Он должен был вернуть себе их уважение, и они заключили с ним сделку: пообещали допустить его в свое высокое собрание, если он целиком посвятит себя их делам. Он вел себя как надо, вступал в нужные комитеты, работал допоздна, и тогда нас с большой неохотой приняли обратно.
– Если все вошло в колею, почему же он снова влип в историю?
– Само собой, из-за денег. Мне работать нельзя, вот и выживаем на его скудную зарплату. Но, думаю, тут есть кое-что еще. Этот «клиент» разбудил в Гарете тщеславие, уверив его, что больше никто с такой работой не справится, что он лучше всех, что такой шанс бывает раз в жизни, что это большие деньги и все такое. Ты бы видел его после разговоров с этим типом – возбужденный, как мальчишка.
– Но почему ты решила, что речь о чем-то нелегальном?
– Гарет ничего мне не рассказывает, а я его знаю. Он думает, если я выясню, в чем дело, то буду ругать его за то, что он глупо себя ведет. – Она закурила. – Ты еще куришь?
– Нет, давным-давно бросил – врачи не разрешают.
– Так что он, по-твоему, затеял?
– Пока мало что известно, – признался Мэй. – Он исследует остатки утраченных лондонских рек. Пока мы видели его возле трех рек – Флита, Эффры и Уолбрука. Судя по всему, его особенно интересуют те участки, где туннели расширяются и выходят в Темзу.
– Но почему? Это же сфера его интересов, а значит, такого рода исследования наверняка законны.
– Мы рассмотрели самые явные вещи. Например, я предполагал, что муниципалитеты могли отказать Гарету в допуске к закрытым участкам, но, оказывается, он о таком допуске и не просил. Управление Темзы нередко выдает непрофессионалам разрешения на вход в систему в сопровождении своих людей, но нам они сказали, что Гринвуд с ними не связывался. Кроме того, из-за недавних дождей ситуация стала такой опасной, что только опытные рабочие имеют доступ к этим участкам для проведения необходимых работ. Реки проходят под объектами частной собственности или даже через них, а потому мы приватно переговорили с домовладельцами и застройщиками. Но они тоже ничего не знают. Из всего этого следует, что в интересах частного клиента супруг твой действует без официального разрешения. На всех этих участках он сфотографирован.
– Ты говоришь о вторжении на частную территорию или, по меньшей мере, о попытке такого вторжения? Это дойдет до музея – так всегда бывает. Его опять выкинут. Ты не мог бы его остановить?
– Артур хочет знать, что он затеял. Мы решили вмешаться, когда он посягнет на что-то серьезное, а обвинений во вторжении на частную территорию можно избежать, если мы найдем что-нибудь на его клиента.
Моника провела ладонью по волосам:
– Я не могу больше так жить, Джон. Может, я плохая подруга жизни, но я не хочу быть только опорой. Я всерьез подумывала о том, чтобы уйти от него, когда эта история всплыла наружу, словно испытание для меня. Знаю, что несправедливо тебя втягивать, но мне больше не к кому обратиться. Жены ученых не желают меня знать, а старые друзья ушли далеко вперед. Вот я и подумала: может, хоть Джон вспоминает меня добрым словом?
– Ты знаешь, как я к тебе относился, – с улыбкой сказал Мэй.
– Почему же ты меня не удержал?
– Ну что тут скажешь? – Он смутился. – То были времена диско. Всем хотелось продлить молодость, никто не желал заводить семью.
– Это самая хилая отговорка из всех, что я слышала. – Смех Моники остался прежним. – Кстати, когда мы встретились, ты был женат. Что произошло?
– О, это давняя история, – уклончиво ответил Мэй, вставая, чтобы рассмотреть картины.
– Значит, брак распался?
– Да, мы с Джейн развелись. Она… у нее были проблемы со здоровьем. Она заболела. Не физически, понимаешь, а…
Мэй не мог заставить себя докончить фразу. Он не видел особого смысла в том, чтобы возрождать прошлое, – по крайней мере, пока боль тех лет еще не утихла.
– Ты можешь не говорить мне об этом, Джон.
– В том-то и дело – я слишком долго об этом молчал. Я редко обсуждаю свой брак с Артуром, потому что… в общем, у него очень специфический взгляд на эти вещи.
– Речь идет о психическом заболевании, да?
– Тогда мы еще не знали, с чем имеем дело.
– И у вас были дети.
– Да, двое. Сначала родился Алекс, а четыре года спустя Элизабет. Теперь остался один Алекс.
Моника встала, подошла к Джону и легонько приобняла его за плечо:
– Что случилось с твоей дочерью?
Он отвернулся, с трудом подбирая слова:
– Она умерла, и я в этом виноват. В те дни я был намного тщеславнее, видимо чересчур. Алекс женат, живет в Канаде и знать меня не хочет. Элизабет… она родила девочку. Эйприл очень похожа на мать. Она живет в Лондоне, и… у нее все будет хорошо, я уверен. Пока у нее трудности, но мы учимся их преодолевать.
– Бедный Джон, ты не заслужил всего этого…
– Не знаю, – с деланой легкостью сказал Мэй, – но, по-моему, лучше все-таки завести семью – пусть даже и потерять ее потом, – чем жить, как Артур.
– Меня ты никогда не терял, – откликнулась Моника, обхватив его лицо ладонями.
– Ты хочешь сказать, что спал с ней? С женщиной из нашей округи? – крикнула Кайла Эйсон.
– Какого черта ты приплетаешь сюда округу? – рявкнул в ответ Рэндалл. Передняя спальня дома номер тридцать девять была невелика, и Рэндалл не сомневался, что соседи слышат каждое слово. – И вообще, какое это имеет значение? Это было за два года до встречи с тобой.
– Так почему ты рассказал мне только сейчас? Погоди-ка. – Кайла приложила ладонь ко лбу. – Тебе так нравился этот дом, хотя я думала, что для детей он слишком маленький. Ты что, переехал сюда, чтобы снова быть рядом с ней? Ты все еще с ней встречаешься? Господи, она же приходила на праздник к Уилтонам. Считаешь себя добрым христианином, а сам все еще… вожделеешь ее!
– Ну что ты несешь! Конечно же нет, я рассказал тебе, потому что рано или поздно это выплыло бы наружу. Я даже не знал, что она живет на этой улице, пока не встретил ее на вечере. Она заговорила со мной, когда я пошел за водой на кухню. Что я мог сделать?
– Сказать ей, что у тебя счастливый брак.
– Ну конечно, я так и сказал, но такие женщины, как она… в общем, я просто решил тебя предупредить.
– Наверно, она уже растрепала всем соседям. Что, по-твоему, должна я испытывать, зная, что на меня показывают пальцами?
– Я просто хотел быть честным с тобой, – с мольбой в голосе сказал Рэндалл. – Но лучше бы я этого не делал.
– А она была замужем? Вы что, совершили грех прелюбодеяния?
– Нет, она жила одна, работала в оранжерее в Кэмдене. Она поразилась не меньше моего. И никому она не расскажет – зачем ей лишние проблемы?