Затряслась лестница на переходе с первого на второй этаж. This is the end. Только не было здесь моего прекрасного и единственного друга, что услышал бы мои последние слова. Я сел на ящик. Что оставалось делать? План, выработанный в голове, под влиянием тумана сознания был поглощён и что-то изменить не представлялось возможным. Мне было страшно. Возможно, Палача можно как-то остановить, но здесь только щетки (скорее всего) да неподъемные ящики. Шаги его гвоздями забивались в мою черепную коробку гроба, пробивая глаза. Перед смертью не надышишься. Он приближался.
Палач медленно проходил до конца второй этаж, порой останавливаясь – создавалась мертвая тишина, своей громкостью только усиливающаяся от кряхтенья здания. Это было ожидание, тревога, повисшая в воздухе, напряженная и наэлектризованная, ожидающая развязки. Я не совру, если скажу, что меня начинало колотить только сильнее, когда он приближался ближе и останавливался, выжидая моих нервных криков. Немного раньше я думал, весь ужас состоит в тех словах, что произносил палач, когда вёл свой пространственный монолог, но это была ошибка – намного кошмарнее ощущалась тишина, смешанная с темнотой и неторопливыми шагами. Казалось, что паника выдыхалась из моих легких и поступала вместе с кислородом – она била через край, и сознание отстраненно воспринимало картинку склада и сидящего на коробке человека, заляпанного пылью. Словно это происходило не со мной, а с персонажем в триллере. Я не осознавал, где нахожусь на самом деле. То есть, где нахожусь я сам, а не моё тело, этот несовершенный механизм. Я был где-то выше и наблюдал со стороны, но где? И кем?
Случайно, продолжая нервно бегать глазами, я посмотрел наверх. И замер. И, словно, остановил время. На сером низком потолке проглядывался силуэт закрытого люка. Уже было не важно, куда он вёл или как здесь оказался, для чего его предназначение – то спасение, о котором было невозможно помыслить с отчаянной надеждой, находилось рядом. Резко проскочила мысль: а что, если он закрыт? – но, пока я забирался на ящик, пытаясь дотянуться рукой до люка, она растворилась в других, более сильных и уверенных. Мне удалось дотянуться и схватиться за холодную ручку – она поддалась и резко открылась, спуская лестницу.
– Готов приступить к исполнению? – спросил Палач, вошедший в комнату. Он был удивлен и обескуражен, точно не ожидал увидеть враждебное ему приспособление, мешавшее его планам, – этого не может быть.
Он ускорил свой шаг, быстро преодолевая расстояние и уже занося над головой свое смертоносное оружие, а я в спешке начал подниматься, руками цепляясь за скользкую ступеньку, пытаясь удержаться и ускориться. Я лез в самый мрак, оставляя не удел палача, который должен был привести приговор в исполнение, но меня не за что было наказывать, а это самое что ни на есть реальное доказательство моей если не полной чистоты, то невиновности по делу. Снизу издавались какие-то крики, настолько непривычные, что страх снова взял мои руки под контроль, и стоило труда не поддаться и удержаться, не слетев обратно на этаж в цепкие лапы того, кому принадлежали эти кошмарные вопли, наполненные человеческой яростью. Они становились более тихими, пока не превратились в эхо, а потом полностью растворились в безмолвном мраке. Я продолжал лезть, перебирая ступеньки, не зная, когда это кончится. В голове всё утихло, впустив окружающую темноту, и не существовало ни малейшего представления, куда лестница, в итоге, выведет.
Скорее всего, произошло небольшое помутнение сознания, когда я начал воспринимать себя бестелесным невидимым духом, поднимающимся наверх, успешно покидая чистилище и ожидая увидеть врата. И действительно, густая тьма стала редеть, слоями становясь светлее – крышка оказалась закрыта не до конца, пропуская частички внешнего мира. Я вылез и сразу захлопнул люк, надавливая на него как можно сильнее; он начал уходить под землю, пока полностью не исчез, словно его никогда и не было. Палач сюда не попадет. Это радовало. С облегчением я провел глазами по сторонам, осматривая место, в котором оказался по счастливой случайности, место, ставшее спасительной колыбелью. Это была небольшая возвышенность, открывающая живописный вид на небольшую деревеньку, располагающуюся очерченным прямоугольником внизу. Судя по огонькам, которые нежно освещали улицы, можно было предположить, что там кто-то тихо живет, не обремененный муками. Прикасаясь взглядом к неизвестным жителям, я больше не чувствовал себя одиноким. Меня это начало успокаивать, и даже снег, редкими и небольшими хлопьями падавший на промерзлую голую землю не вызывал отвращения, а только сильнее убаюкивал своим равномерным полетом. К деревне вела единственная дорога, расположенная чуть левее меня – колея, проторонненая ногами живущих крестьян, да рабочими лошадьми. Начался мой спуск по замерзшей грязи в направлении жилых домов. Всё произошедшее казалось неудачным проявлением воображения, панической атакой, оставшейся далеко позади; по телу растекалось приятное чувство опустошенности, свободы от надоедливых терзающих мыслей, словно я долго бродил невесть где и, кажется, нашел свой дом. После длительного путешествия по чужим землям, это являлось освобождением. И возникло стойкое ощущение дежавю, как давно позабытый, но внезапно всплывший факт моего прошлого, что, когда-то давно я был здесь, проходил этой дорогой летним днем к небольшому домику, который принадлежал мне, доставшись по наследству. Только не хватает размашистого леса по сторонам, не знающего конца своей пышности. И правда, здесь были деревья, но не такие дружелюбные. Эти были уродливы и отталкивали своей внешностью. Я остановился, чтобы рассмотреть некоторые из них, наиболее близкие и выделяющиеся под загадочным сиянием полного месяца в беззвездном небе. Своей старческой скрюченностью они были ужасны, но в них проглядывалась мощь, несоответствующая их виду и формам – то были деревья висельников, где на каждой проклятой извилистой ветке висело по телу, бывшему ранее греховным сосудом для жидкости жизни. Воры, насильники, убийцы – различного вида сброд и преступники, смешанный с невезучими жертвами обстоятельств – все они, вздернутые рукой правосудия, отдали свои жизни старым богам, и деревья помнят каждого из них; их тени, единственное, что не забылось во времени, тихо раскачиваются в тех позах, в каких их застала смерть, забирая принадлежащее ей. Вот какая сила поддерживает ужасающие стволы на протяжении сотен лет, подпитывая кровью из оскверненной земли. Внезапно меня окатила холодная волна ветра, возникшего непонятно откуда и потревожившего мирное течение жизни, сбившего с ритма неторопливые снежинки и раскачавшего корявые ветви как в те самые старые дни, которые стали в чьих-то непродолжительных судьбах последними и назывались смутными, чернейшими в истории.