– Что ты там делаешь? Тебе нужно оставаться в постели и спать!
– Я не могу больше спать и хочу размять ноги. Мне уже лучше.
Она окончательно поднялась с кровати и приблизилась ко мне. Её обнаженное тело, столь призрачное в блеклом свете, возбуждающе очерчивалось в темноте, вырисовывая каждый грациозно кошачий изгиб.
– Меня разбудила проезжающая мимо машина.
– Их здесь много проезжает, даже ночью; всё время куда-то торопятся.
– Но эта везла с собой обреченного на смерть. Как давно ты проснулся?
– Я сам не знаю.
Она взглянула на меня, и грустная улыбка тонких губ, от которых ничего не скрыть, возникла на Её лице. Она ждала меня, ждала, что я произнесу нечто, разгоняющее темноту и позволяющее свету наконец войти; мои же слова оказались заражены вязкой чумой:
– Я устал и потерян, словно испытываю голод, но ничем не могу утолить его. Я не вижу дальнейшего развития событий и не могу предугадать даже самого простого исхода. Только блуждаю, запутавшийся в указателях и обозначениях.
– Ты болеешь, – начала Она успокаивать меня, прекрасно справляясь каждый раз, – и ты носишься среди своих бредовых мыслей, как в дремучем лесу. Но ты выздоровеешь, наступит день, и солнце осветит тебе единственно верную, твою дорогу.
Она легонько взяла мою руку в свою и повела обратно к постели. Находясь рядом с Ней, убаюканный простыми словами, но произнесенными именно Её голосом, я уверовал, что утром станет намного легче, а всему виной только болезнь, горячая и запутывающая. Последовав за Ней, я позволил уложить себя на кровать. Она накрыла меня одеялом и сказала, что скоро придет и измерит температуру. Прикрыв глаза, я ждал, уверенный в том, что их не осилит ни сон, ни физическая усталость.
И очнулся привязанным к деревянному креслу, избитому временем и изъеденному насекомыми. Я оказался за столом, на котором ничего не было, кроме единственной белой тарелки, наполненной какой-то тёмной твердой на вид субстанцией. Голова не была привязана, поэтому можно было не торопясь разглядеть, что из себя представляла клетка – обычная заброшенная комната. На стенах, обклеенных старыми оборванными в некоторых местах обоями с жёлтыми узорами, висело несколько картин отталкивающих людей – их лица выражали презрение к потомкам и уверенность в своей бессмертности. К столу было приставлено, словно ожидая новых гостей, со всех сторон множество таких же безвкусно сделанных кресел, как и то, к которому приковали меня; их вид вызывал отвращение и непонимание мышления их создателя, к тому же, у большинства из них с мясом были вырваны подлокотники, а другие выглядели настолько убого и хрупко, что, казалось, превратятся в груду обломков при лёгком дуновении ветра. Противоположно мне, за другим концом стола, располагался старый кинескопный телевизор – он включился сразу, как я рассмотрел его более внимательно, заметив пару крупных царапин на чёрном корпусе. Изображение долго настраивалось, борясь с шумом, но в итоге приняло образ единственного глаза с бешенно скачущим зрачком, обрамленного веком. Сзади проявилось хриплое учащенное дыхание, и огромная рука, цвета запёкшейся крови подтянула тарелку ближе ко мне; на ней лежал кусок протухшей сырой свиной печени. Некто, располагающийся позади, казалось, захлебывался хриплым туберкулезным кашлем. Из телевизора донесся звук, человеческий голос, далекий и приглушенный, словно нас с ним разделяла широта непреодолимых миров, но твердый и повелительный, внушающий благоговейный ужас перед его носителем:
– Ты должен это съесть.
И рука туберкулезника взяла этот скользкий кусок и поднесла к моему рту. Приступ рвоты, вызванный запахом тухлости, сочащийся из печени, повернул голову вправо. Боковым зрением я частично заметил монстра, что стоял позади – сгоревший, с раздувшимся от жира и плотной жидкости скверны бурлящим животом, еле заметно содрогающийся от боли, но продолжающий служить своему хозяину.
– Ты должен это съесть, – так же повторил голос из телевизора.
– Зачем?
– Тебе необходимо подготовиться.
– К чему?
Голос затих. Другая огромная рука монстра грубо схватила челюсть и беспардонно впихнула в меня отвратительный кусок печени.
– Не поддайся искушению.
Моя слюна наполнилась ужасным вкусом, проглотить который было невозможно. Я стал давиться и задыхаться, а потом очнулся в отправной точке, тщательно пережевывая край обслюнявленной подушки.
– Меня не было буквально минуту, а ты уже успел уснуть, – послышался Её голос, и я выплюнул мокрую ткань. И с новой силой болезнь сжала мое горло огненным кольцом, словно рабской цепью, прожигая кожу.