– Сам не ожидал, – ответил я, пытаясь поудобнее сесть. Тёплое одеяло прикрывало бедра, а остальное тело столкнулось с бесчувственным морозом. Она дала мне градусник и не переставала следить, приютившись рядом. Мы молчали некоторое время, пока я рассматривал комнату, а Она – меня. Нет, это, определенно, не моя комната, я не принадлежу этому месту, всё покрыто нематериальной нитью, связывающей весь мир вокруг, образуя коллективным разум, исключивший меня. Практически ничего не изменилось с тех пор, как покинул город, словно он навсегда въелся под кожу. Может, нужно было выбрать другую страну? Но убил бы я прошлое и человека, истерзано заточенного в моем теле? Кем бы я стал? Возможно, мой образ и есть отчужденность, само олицетворение потерянности в зеркале. Она находилась совсем рядом, только слегка наклони голову вниз, чтобы почувствовать горячее дыхание, но всё же ощущалась сложной галлюцинацией, обманывающей меня. Она бы рассеялась на миллионы частичек, растворившихся затем в воздухе, если бы я посветил на Неё фонариком. Так далеко мы никогда не были. В соседней комнате что-то щёлкнуло, наверху, в другой квартире, кто-то ударил по стене – дом продолжал жить своей одинокой жизнью. Глаза устало застряли на одной точке, не принимая поступающую информацию. Громко тикали наручные часы, накаляя молчание двух людей. Она грустно вздохнула и начала первой:
– Я всегда говорила о том, как это обычно заканчивается…
Нечто, содержащееся внутри этих слов, спустило меня с цепи, наполненного яростью, взбудораженного. Некая одержимость взяла под контроль и выплевывала моим ртом стрелы, пронзающие Её теплую податливую плоть, сочно впиваясь и вызывая внутреннее кровотечение:
– И без тебя знаю, что всё плохо. Не надо напоминать, что только из-за меня мы находимся в таком положении!
– Да я только…
– Достаточно! Ты в своем стиле! – я грубо перебил Её и вскочил с постели. Невысказанные слова, обнаженные яростью, выливались на Неё бурным огненным потоком, разрушающим любое сопротивление, – Ты убиваешь меня! Разве ты не видишь, что я и без того страдаю? Почему ты всегда норовишь сделать больнее? Что это за подлые уколы? Ты думаешь, что я глуп и не способен заметить это! Ты думаешь, что я недалек и ничего не знаю! Каждое твоё слово насилует меня! Каждый день ты нещадно насилуешь мою душу!
Ошарашенная, Она проглатывала всё, что я вырывал из чернейшей земли. С каждым произнесенным словом, Её губа начинала сильнее подрагивать, а соленая капелька опалила краешек глаза, но это не подействовало на меня – зарядившись нездорой энергией, излученной гневом, хотелось продолжать, пока рот не иссушит от длительности сумасшествия.
– За что ты так со мной? – тихо проговорила Она, еле сдерживая голос.
– А за что ты так со мной? Вечно выставляешь меня виновным! Вечно давишь на мою слабость! Вечно только и пользуешься мной! Думаешь, я слепой и ничего не вижу? Я знаю про твою игру, я знаю про каждого твоего мужчину!
Подгоняемый огненными всадниками, гнев усиливался с невероятной скоростью. Поддерживая установленный темп, в конце я уже перешел на звериный крик, даже не замечая этого, находясь в чем-то, наподобие забытья, потеряв почву под ногами и наблюдая за всем со стороны:
– Да ты меня за человека не считаешь! Только и думаешь о своей похоти! Я устал от тебя! – сорвавшись, я гневно жестикулировал рукой от невыразимой злости, небрежно прижимая другую, с градусником, к груди. Со стороны это выглядело угрожающе безумно, словно припадок, игра в диктатора – и когда ты собиралась всё рассказать? Когда ты собиралась поведать, что бросаешь меня? Дай угадаю, ты и не собиралась сообщать, подло исчезнув в один прекрасный день! Но твой план провалился! Сгорел в огне! Представляешь, я, такой тупой, всё узнал! Но ты можешь валить к черту! Убирайся прямо сейчас, как есть! Мне надоело всё, что оскверняет мою жизнь! Мне надоел твой яд! Ты отвратительна! И как я только полюбил такую лживую…
Я запнулся. Поперхнулся или врезался в невидимую стену, не важно, но что-то меня остановило. Всю комнату, как после особо сильного раската грома накрыла оглушающая тишина, содержащая в себе тревожное ожидание ухудшения. Хотелось вернуться на прежний ритм, но было невозможно открыть рот. Всё, что оставалось – гневно переводить дыхание. Я вспомнил про градусник. Было 39,6. Пожар продолжал с удовольствием поглощать меня, набирая уверенность. Немного успокоившись, но не погаснув до конца, голос обрел прежний выход: