– С тобой невозможно вылечиться. Ты и есть та болезнь, что гложет мой организм и затуманивает разум. Я понимаю, ты ненавидишь меня и хочешь нанести вред, чтобы я сдался. Все ополчились против меня. Все хотят довести меня до края пропасти и столкнуть вниз. Молодцы. Вы преуспели. Прекрасная работа. Предатели. Сговорились уничтожить меня без шума, без крови. Мудро. Но я раскусил вас. Раскусил тебя! Я ненавижу тебя! – выкрикнув две заключительные фразы сильными ударами непогоды, я кинул градусник, что с ненавистью сжимал в руке, к Ней на постель – Она больше не сдерживала себя, без стеснения рыдая. Мне было без разницы. Я подошел к окну, опрокинув перед этим стул с футболкой и чёрными джинсами, и с важным видом пытался что-то увидеть в сплошной темноте. После таких ссор, обычно, хочется куда-нибудь пропасть. Куда угодно. Ввязаться в дорожное приключение, как у Керуака, не думая о привязанностях и считая весь мир одним большим домом. Придерживая штору дрожащей рукой, я почувствовал, как слабость сковала тело, а осознание того, что произошло, ярко ударило по глазам, наполнив болезненным светом каждый сантиметр комнаты; наваждение, оправдывающее мою агрессивную сущность, умерло, оставив наедине с собой. Я позволил себе выпустить грязный гнев на единственно дорогого мне человека, облив помоями вреда. Я не понимал себя. Затошнило и стало плохо. Ночь, видевшая всё за оконным стеклом, осуждала, признав родство с монстром. Что нашло на меня? Она плакала, не жалея слез и по-детски обхватив ноги.
– Милая я не понимаю, что со мной произошло, – начал я, не представляя, как и стоило ли вообще продолжать. Обжигающий стыд, всепроникающая вина и нервозный шум разрывали внутренности. Охвативший ступор не отпускал, отзванивая в ушах и простреливая каждую часть тела, пока Она не посмотрела на меня и взмолилась: "Хватит, просто прекрати. Пожалуйста". И слезы снова перебили Её голос, и Она умолкла, горько содрогаясь.
Хотелось провалиться на месте, свалиться в пучину кипящей лавы, лишь бы забыть произошедшее. В висках пульсировала обжигающая кровь. Продолжая чувствовать себя, как перед казнью на эшафоте, я медленно дошел до кровати и, обессиленный, завалился на неё, не желая о чем-то думать, но мысли, одна отвратительнее другой, кричали и терзали меня, вызывая затягивающие яркие образы, которые передвигались, извиваясь, и перевоплощались, напоминая течение кровавой реки. Волнующее душу слишком долго подавлялось, похороненное за другими делами и иллюзиями стабильности. Измена, я не хотел признавать, и всё же, её присутствие не забывалось до конца. Чтобы успокоиться, я решил в обязательном порядке извиниться перед ней утром за своё гадкое поведение, но это было не единственное, в чем требовалось разобраться – мы обязаны покончить с этим, пока всё не ухудшилось, открыв нетронутые залежи зла. Мысль об этом уничтожала, оставляя рваную рану в груди, отзываясь тошнотворной болью, но в то же время и успокаивала – нам давно стоило начать новую жизнь, не мучая более друг друга.
5
– Ты готов?
– Да.
Ясность возвращалась, словно умирающая мгла, изрезанная острым светом в лоскутья, тлеющие и тающие, больше не могла стеной держать меня в тумане. Признаюсь, до сих пор страшно смотреть на себя в зеркало, но они не должны иметь даже малейшего подозрения на этот счет, ибо очень мнительны и подозрительны даже к своим. Поэтому изредка я опускаю беглый взгляд на странным метаморфозы, изменившие то, что раньше являлось запутанным вместилищем одинокой души. И новые ощущения, такие непривычные, пугают: становится очень неудобно находиться на суше, словно она изживает и иссушает изнутри. Иногда это невозможно скрыть – невольные движения вырываются из-под моего контроля и удивляют окружающих. А глазастый город подмечает всё; их перешептывания и подозрительно бегающие глаза загоняли на глубину бутылки и депрессии. Поэтому я переехал сюда. Он напряженно стоит рядом, ждет, когда же я встану, чтобы присоединиться к моим родственникам. Третья клятва была последней. Мы находились в каком-то заброшенном здании, настолько обветшалом, что крыша и пол второго этажа провалились, впуская блеклый лунный свет, чей диск завис над нами. Если бы не он, здесь было бы абсолютно темно, но так можно различить скудное очертание редкого убранства дома, окутанного тонкой вуалью паутины. Это здание давно перестало быть уютным, давно позабыв своё привычное значение. Окончательно не привыкнув к новой форме, я неуклюже поднялся и подошёл к заколоченному окну, ступая по печально скрипящим от старости половицам, готовым испустить дух. Стекло было усеяно пометом мух, а их многочисленные иссушенные трупики неподвижно лежали на подоконнике. Он внимательно смотрел на меня, следил за каждым движением, и его рыбьи глаза не выражали абсолютно ничего, кроме усталости от нахождения вне дома. Я хотел прикоснуться к шее, непривычно скованной, но побоялся встретить вместо своей руки странную лапу и передумал. Настала пора отринуть прошлое.