6
Где плавал я, туманом унесенный?
Чувства высосаны поцелуем небытия, я был опустошен и неограничен.
Всё непостоянное, переливающееся из одной формы в другую, изменяющееся в размерах, зигзагообразно проплывающее мимо. Никак не удавалось разглядеть свои руки, словно руки другого человека, расплывчатые и далекие, поддернутые слепой дымкой; такие неживые, скорее игрушечные, белые, на одной – чёрная бинтовая повязка. Пальцы удлинялись и смотреть на это не было сил – к горлу подкатывал отвратительный комок горечи. Я мог свободно ходить, всячески передвигаться по этому месту, но и пространство делало то же самое. Чёрная пустота с белыми контурами каких-то странных геометрических вещей. Они были идеями и материализовывались, внезапно воплощались в разнообразных предметах. Мне казалось, что я управляю этими процессами, но вместо роз появился страх, тягучий и зеленоватый, а ящики становились фиолетовыми отростками апатии, не имеющими запаха; все время возникали какие-то шланги и порванные полотенца, некоторые из них хотели меня обхватить и удержать, некоторые безвольно пролетали дальше, напоследок ударяя и отрывая части моего тела: оно фрагментарно рассыпалось. И, когда этот мир, включающий в себя чужеродные элементы, начал складываться карточным домиком, трансформируя и моё тело, я не испугался, только согласился с его законами и стал ждать в надежде, что здесь и закончу своё материальное существование и клетка будет свободна: мне больше не придется играть в утомляющие чувства.
Мир изменился, изменился и я, и новые формы были совершеннее прежних; частички того, что раньше называлось моим телом, отсоединялись и разлетались в разные стороны, рассеиваясь, имманентно распространяясь. Я видел каждой этой каплей, перелетал из одной формы в другую; был одновременно скоплением эклектичных образов и представлений, находясь не только во всех вещах, но и над ними, взирая с непривычных ракурсов; находился везде, в любой форме, даже если она не подвластна человеческому языку, невозможна для помышления в мире привычных контуров – человек слишком слаб и ограничен барьером восприятия от нечто, несомненно испугавшего и помутнившего бы его рассудок иным порядком. Я был всем и ничем. Я был везде и нигде. Я никогда не существовал и знал не понаслышке, что значит бессмертие. Я был пазлом, в то же время оставаясь только небольшим элементом этого пазла. Мне позволили почувствовать, что значит быть вне времени и пространства. Невозможно словами описать тот трепет, но это было прикосновение к чему-то лично разрушительному, но созидающему общему; к любви, что расщепляет. Нет избранных, защищенных от её чар, и она показала это, когда залезла внутрь меня; не было таких тайных уголков, до которых она не могла бы добраться, свободно и легко.
Я вкусил плод, что называют синестезией. Всё было смешано и всё ярко кричало о себе – я сам, по их примеру, заявлял о себе. Мы были единой частью, как изначально; моя привязка к материальному отягощала и здесь, умоляя увеличить привязывающие образы, облегчающие примеры, чтобы не сорваться в помутнение раньше времени, и она понимала их необходимость. Возник образ книги, тех великих книг, что постоянно ищут в затерянных местах, желая приобрести поистине зловещие секреты; её корешок тихо звучал и отдавал запахом серы. Для меня она создала образ книги, знакомый по мечтам, и начала перелистывать ветхие страницы. На них не было букв или цифр, никаких знаков, но я видел историю, бесчисленное множество параллельных историй, где каждое событие запускало цепочку новых, порождая альтернативные миры: некоторые, начиная из разных мест и проходя совершенно непохожие пути, в итоге пересекались и срастались в узел, это выглядело как синтез двух миров – очень редкое и красивое явление, несравнимое с чем-то, происходящим на земле. Я видел свою прежнюю жизнь, пройденную и оставленную, восполняя пробелы и недопонимания, со всей яркостью развилок принятых решений, и то, что казалось невозможным для осуществления тогда, здесь выглядело очень просто: мои внутренние страхи сковывали и обманывали, но в книге ужасные тени сомнения не затмевали солнце, а гиганты имели слабость карликов. И всё же, несмотря на бесчисленное количество более гармоничных и удачных версий меня, то были другие люди, сам я жил не в книге, только здесь, в этом вдохе, со всем набором решений, желаний и последствий. И хоть тропинок экзистенции было так много, что я запутался, но, под конец, они все ярко встречались в эпилоге, приводя к внутренней энтропии, к людскому угасанию и взрыву красок, наполняющих её к великому продолжению в пустоте. Здесь было множество и других нитей судеб – она с легкостью показывала каждую: некоторые люди совершали фатальные ошибки, но слишком поздно это замечали, а кто-то изначально не уделял внимания своему существованию, затуманенно обращаясь с ним как с дешевкой, не осознавая его ценность и уникальность; многие же были несправедливо лишены той или иной естественной нормы, но в её представлении, все были равны. Она продолжала листать, а я больше не мог принять такого количества новой информации, моля о прекращении пытки: каждая из нитей громко разрывалась в конце, запуская цепную реакцию, переливающуюся всеми цветами, в том числе и теми, что не существовали на Земле, отзываясь болью. Великий стыд и жалость обуяла меня, смотря на всех несчастных, не знающих конца. Стало ясно, что она выбрала не того принимающего; и вина за несовершенство стала на вкус, как кровь и мерзко скрипящим обломком стекла на доске играла свою мелодию на низких частотах. Она не сердилась, нет, она не могла злиться на одно из своих творений.