7
Всё это время материально я не покидал пределов комнаты: лежал в кровати, погруженный либо в глубокие и лживые сны, либо в небесные откровения. Точно не скажешь, только удивлялся, примеривая один мир за другим, как удобные костюмы. Я окончательно открыл глаза. Комната была освещена блеклостью утренних красок. Аккуратно меня окутывало предвосхищение чего-то настоящего, глубоко запрятанного, не облеченного в форму мыслей. Тело ломило от долгих переворачиваний и продолжительных застоев, но жара больше не чувствовалось. Приходило постепенное освобождение от болезни. Я ждал его, не надеясь обрести, погруженный в зловонную топь огненного болота. Где-то в голени, больше не скрываясь под тонкой кожей, болела и пульсировала толстая и длинная, словно русло зеленой реки со своими притоками, вена. Её продолговатое очертание спокойно нащупывалось слабыми пальцами; она гудела и не знала покоя – в спальне, за исключение назойливого тиканья часов, было так тихо, что я слышал её томные негодования. Она хотела вырваться, утянув с собой в бесконечно холодный океан. Откидывая в сторону огненное одеяло, я встал, поеживаясь от весенней прохлады прозрачного утра. Всё было как прежде. Медленным шагом, переставляя ноющую ногу с одного места на другое, я подошел к окну. Сквозь штору виднелся рассвет нового дня; лучики утреннего солнца нежно проходили сквозь стекло, пронзая неплотную ткань, и продолжая свой путь дальше. Мысли, беспокойно копошась серыми червями в рыхлой земле, перебивали друг друга. Они были несобраны и ускользали, полуувиденные. От этого утро приобретало оттенок тревоги и некой скорби, всегда сопутствующей новым главам. На улице было тихо и безлюдно.
Я вернулся к столу, на котором так и осталась забытая с ночи кружка. На дне осталось немного воды, пережившей ночные кошмары и сонный бред озноба. В моих руках очутился сборник Кафки, что притаился, забытый, рядом. Открыл книгу на странице, где покоилась Её закладка, сделанная из старого билета выставки не очень известного художника – мы познакомились там, оказавшись единственными ценителями его работ, непризнанных до конца, но обворожительно гениальных. Бегло я прочитал следующий отрывок:
Я служу по уезду и исполняю свой долг до конца, через не могу и еще сверх того. Тружусь за копейки, но бедным помогаю самоотверженно. Да еще о Розе надо бы позаботиться, а так малый прав, умереть я и сам не прочь. Что я делаю здесь, посреди зимы, которой не видно конца! Лошади моей как не бывало, и никто не дает мне свою. Этих вот вытащил из свинарника, если б не они, пришлось бы ехать хоть на свиньях.
Отложив книгу на место, я вспомнил, как познакомил Её с Кафкой, когда прочитал вслух рассказ про хитроумное изобретение для наказания в одной исправительной колонии – Она заразилась его творчеством и за несколько дней перечитала все книги, что были в моем распоряжении.
С самого пробуждения чувствовалось, что Её больше нет – осталось только развеять призрак Её присутствия. Где Она теперь? Наручные часы – единственный источник шума в комнате, начинавший подбешивать, показывали 6:49. На поднятом стуле, как прежде, покоилась моя одежда, брошенная сюда, кажется, годы назад. Быстро натянув на себя джинсы и футболку, я вышел из спёртой спальни, не желая более возвращаться.
Из ванной доносился какой-то шум, напоминавший о прошлой жизни. Казалось, что всё вокруг поддернуто какой-то вычурной дымкой, застилающей глаза. Возможно, это уже подводило зрение, быстро изменяющееся в отрицательную сторону. Даже собственное тело любит порой истязать человека, заблуждая его, а мозг охотно принимает ложь. Продолжая ощущать выделяющуюся болью вену, я ворвался внутрь.
В истерике билась стиральная машина, в её вращающемся до неприличия барабане крутилось только чёрное белье. По всей комнате были разбросаны полотенца, разные по форме, цвету, узорам и размерам. Из лейки душа выплевывалась быстрая неугомонная струя, наполняя ванную до предела. Я появился вовремя, чтобы выключить воду, что обожгла льдом, на долю мгновения пробрав до костей. От неё несло запахом вареных яиц. В зеркале, висевшем над раковиной, отражался потерянный постаревший мужчина. Он выглядел так, словно не спал несколько недель и за ним велась усиленная погоня. Откуда эти выразительные мешки под глазами? Что за убитое выражение скучного лица? Почему белки его глаз почернели? Я продолжал рассматривать незнакомца, пока нечто небольшое не промелькнуло позади меня, испарившись за дверью. Та самая подозрительная тёмная сфера, посещающая время от времени. Очередной обман, но мне пришлось последовать за ней, ибо тщательности и беспрекословного повиновения требовал обычай. Давно её не было, но тело не забыло покалывание, ознаменующее приход. Я оказался на кухне. На столике, где мы привыкли обедать, стояла Её любимая кружка с недопитым кофе. На плите находилась заляпанная турка. Кофе был холодный и горький на вкус. Эта синяя кружка с изображенной на ней Пизанской башней, вечно падающей в неизвестность, разговаривала со мной без слов и призывала нужные мысли. Всё постепенно становилось на свои места, пробуждая окончательно. Я не мог оторвать взгляд от неё, а она продолжала срывать очередную завесу жизни, проникая в любую тайну моей души не хуже, чем то откровение в мрачной Вселенной, как это вырисовывалось в ускользающем воспоминании. Да, теперь я видел.