Эстор пялился в экран небольшого старого кинескопного телевизора, не осознавая, что там происходило. Эту программу показывали вчера и покажут завтра. Рядом с ним на том же диванчике сидел другой парень. Про него я практически ничего не знал. Наверно, одним врачам известна его биография. Так он и сидит всегда на одном месте, раскачиваясь в определенном ритме и проговаривая то про себя, полушепотом, то обращаясь ко всем остальным, переходя на басовитый крик, неудержимо размахивая руками: "щетка, щетка, щетка, щетка. Щетка! Щетка!! Щетка!!! Где моя зубная щетка?!?". Он переставлял эти слова в произвольном порядке, никогда не находя ответа. Мне было жалко его, особенно в те моменты, когда он переставал раскачиваться, и мертвые глаза на какое-то мгновение возвращались к жизни. У меня буквально разрывалось сердце, когда он обретал осознанный взгляд, наполненный болью и страхом, быстро возвращающийся к привычному слепому безразличию; я уверен: в те секунды он ужасался своему положению, желая как можно скорее умереть.
Я продолжал сидеть в кресле, привыкая к телу. Отчужденность осталась, но теперь она перенеслась на окружающую действительность больницы; это была схожая отчужденность, как в тех снах или странных состояниях, что я пребывал. В голову закралась одна мысль, но пока не могу её принять – на все нужно время.
Сзади донесся знакомый голос – с жаром его обладатель пытался занести семена истины в голову молчаливого старого санитара с жесткой щетиной на щеках и впалыми сонными глазами. Хромотой и потерянностью, выражающейся в ещё невинно детских глазах, парень вызывал во мне истинную жалость. Но излишняя уверенность в своей правоте, отказ от рассмотрения вопроса с иных точек зрения, твердолобость и попытка создания образа спасителя часто выводили из себя. В незначительных спорах, разгорающихся по любому поводу, еле сдерживаясь, я начинал закидывать его неудобными прямыми вопросами; не зная, как ответить, боясь провести собственное мышление, он закрывал глаза и что-то шептал про себя до тех пор, пока не избавлялся от агрессивного собеседника. В этой запуганной позе, я видел его истинные страдания, ощущая себя монстром, напавшим на беззащитного и покинутого ребенка. Сейчас он с воодушевлением расписывал санитару, которому без разницы на бессмысленный поток слов, что Хаос отказался от нас, а мы всё равно бессознательно стремимся к нему, вычурно создавая порядок. Видимо, под конец ему самому надоело нести блаженную чушь, которую, к тому же, санитар не слушал, и он, произнеся: "Только избранные вернутся к Нему. Запомни хорошенько, тебе пригодится, Он – необъятная душа, поглощающая весь мир", отошел к холодной стене и прижался к ней, опустив свою беспокойную голову. Напротив их сцены, молча стояли две женщины с длинными спутанными волосами; они не разговаривали, но я помню, что про них поведал другой санитар, больше здесь не работающий: одна попала сюда сразу после меня, когда потеряла всё своё состояние во время кризиса, спустившись с роскошного особняка на холодную картонку улицы, а другая оказалась здесь задолго до многих докторов, и всегда молчаливо, как призрак, ходила из стороны в сторону. Когда-то она занимала высокое место в известной компании, но потом её решили сместить и повесили на неё несколько липовых дел, до этого проведя тщательную и кропотливую работу по травле; уставший организм не выдержал и сдался. Теперь она нашла себе подругу, если так можно было сказать, находясь в этом месте. Бывают ли тут вообще друзья? Лечебница – только красивое название для стен, хранящих внутри всю боль.
Помимо них, в комнате находился один неприметный с виду персонаж, который часто, но тайно утверждал, что в Библии описана ядерная война, доказательства которой незаметны нам только потому, что мы хотим быть слепы и легко поддаемся мировому обману. Также он говорил, что вся история сфальсифицирована, а люди раньше не знали смерти, они были очень высокие и строили огромные дворцы, умея летать и в совершенстве владея магией, но были повержены злобными пришельцами, для которых наша планета была всего лишь экспериментальным полигоном. Его порой интересно было послушать: часто он любил рассказывать про какой-то миф, созданный одним безумцем, который исковеркало до неузнаваемости "Братство Хаоса" и использует в качестве сектантской доктрины. Про такой культ я никогда не слышал, думая, что это плод его воображения и фантазии, не знающей другого выхода. Например, как-то раз он с разгорающимся запалом утверждал, что держал в руках книгу Войнича и более того, смог перевести несколько страниц. Он сказал, что книга сама нашептывала перевод; в его планы входили разгадка всех тайн и мировая известность, но его остановили таинственные агенты и заперли здесь, не позволив закончить начатое. И таких историй содержалось в его неспокойной голове в избытке – послушать интересно, делать-то больше нечего, а вот верить, верить не требовалось даже ему. Но раньше за ним неизменно следовал слушатель, что заворожённо внимал каждому слову – то был мужчина средних лет с излишним весом и вереницей тревог, вечно сдерживающий свой кашель. Он недавно скончался от туберкулеза. А рассказчик остался один, умерив свой пыл и странно посматривая то на меня, то на парня, рассказывающего про хаос.