Но тут я вспомнил, что она занималась лишь по одному предмету – по черчению – который оплачивали операторы веб-сайта «Сексуальные ученицы колледжа», для того чтобы вуайеристы могли оживить свои фантазии, глядя, как девушки в трусиках и кружевных лифчиках листают книги, – и занятия у Саманты начинались днем. Кстати говоря, ей также платили пять сотен в месяц плюс не облагаемая налогом премия и деньги на еду в «Комнатах для подглядывания», и лишь за то, что она позволяла миру наблюдать за ее полной соблазна юной жизнью – каждую минуту яркого, непомерно растянутого дня, весь месяц и круглый год. Я подумал о натурщицах, которые позировали обнаженными в классах живописи, когда я был студентом (точнее, подумал о Нэнси Бекерс – маленькой, с черными волосами, с пузырчатыми мышцами на икрах и на руках; заглянув ей в глаза, я испытал желание раздеться до носков и влезть к ней на помост), а затем нажал кнопку «Нижняя ванная» – и она была там.
Момент был не слишком сексуальным. Ничего подобного. Саманта – моя Саманта – стояла на коленях перед унитазом, подошвы ног, словно кавычки, обрамляли выпуклости ягодиц, волосы свисали на светлые края фарфоровой посудины. Лица видно не было, но затылок дергался вперед с каждым спазмом, и я помимо воли мысленно озвучивал ее потуги, чувствуя жалость и вину одновременно. Ступни – как мне их было жаль. Не меньше, чем длинный содрогающийся хребет или мокрые концы спутанных волос. Я не мог на это смотреть. Не мог. Мой палец лежал на кнопке мыши; я еще раз глянул – снова увидел дрожь хребта и судорожные движения лопаток, увидел, как дернулась голова, свободно рассыпались волосы, а затем нажал кнопку и оставил ее страдать в одиночестве.
Я едва заметил, как пролетела неделя. Я плохо спал, перестал делать зарядку и сидеть на крыльце с книгой в руках, поскольку мир открылся передо мной в виде книги куда большего размера. Я жил жизнью, которую видел на экране – кости мои стали хрупкими, мозг умер. Я ел за компьютерным столом – пицца из микроволновки, бутерброды с сыром и соусом чили, мексиканские блюда и виски в стакане, словно приятное обещание, которое никогда не исполнится. Голова чесалась. Глаза болели. Кажется, я все свободное от работы время проводил в «Комнатах для подглядывания», переключаясь с камеры на камеру в поисках нового, более интересного ракурса, который открывает все. Я видел, как Джина ковыряла в зубах, как Кэнди выщипывала полупрозрачные волоски на родинке в углу рта, сидя на краешке ванны рядом с Трэйси, как она мылась и брила ноги при свете настольной лампы; видел, как Синди сидела голой на перилах с бутылкой водки и зажигалкой, выдыхая пламя в темноту надвигавшейся ночи. Но главным образом я наблюдал за Самантой. Когда она была дома, я следовал за ней из комнаты в комнату, а когда она брала сумочку и направлялась к двери, мне казалось, что «Комнаты для подглядывания» утрачивали смысл. Мне было больно – почти физически, словно я получал внезапный удар.
Как-то днем я подъезжал к дому – это было в понедельник или в среду, поскольку в эти дни я работаю с утра – как вдруг гибкая высокая женщина в дымчатых очках выскочила из ниоткуда и преградила мне путь. На ней были шорты и футболка, которая рекламировала какое-то благотворительное мероприятие в местной начальной школе, женщина часто и жадно дышала, словно бежала за мной несколько миль. Я попытался объехать ее, пока ворота медленно ползли на длинной и толстой цепи, открывая пышную зелень в глубине двора. Видимо, она думала, что я ее знаю; может, я ее и правда знал. Но прежде чем я успел завершить маневр, она оперлась о капот машины и сунула голову в открытое окно, оказавшись так близко, что я мог видеть светлые волоски на ее челюсти и глаза за стеклами темных очков.
– Вы должны это подписать, – объявила она, протягивая мне лист бумаги.