— Не стоит так сильно беспокоиться, повторил Максвел.
— Но есть еще одна проблема. Мы оказались и довольно щекотливой ситуации из-за нашего отца, а Юрген ее только усложняет своими выходками. Поскольку мы соседи и друзья, то думаю, что должен нам о ней рассказать. Право, было бы хорошо вам встретиться с моим отцом. Я бы хотел, чтобы он сам рассказал нам о своих злоключениях.
— Я совсем не против, — сказал Максвел.
— Он должен приехать сюда завтра и пробудет у меня пару дней по пути в Бразилию. Если вы свободны, мы могли бы организовать встречу.
— Я обязательно постараюсь быть в эти дни свободным.
— Прекрасно. А теперь я хотел бы ввести вас в предысторию. Во-первых, мне следует, наверное, сообщить вам, что это знаменитое похищение было устроено не простыми бандитами. Возможно, вы и сами об этом догадывались.
— Ходило много слухов. Но ведь этот город — настоящая фабрика лжи, так что я не придавал им значения.
— Но так или иначе сейчас, к сожалению, уже ничего достоверно нельзя установить, потому что все, кто принимал участие в нападении, убиты. За это мы должны благодарить идиота-телохранителя, которого сами же наняли. И теперь многое, что нам необходимо узнать, мы никогда уже не узнаем. Моего отца страшно очернили в прессе соседних стран. Его назвали там военным преступником. Мне следовало бы давно вам это открыть, и я чувствую себя очень неловко. О таких вещах лучше всего говорить прямо. Конечно, с друзьями. Когда вы узнаете факты, вы сможете сами судить, какой глупостью было все это дело, затеянное против моего отца.
Максвел не питал большой любви к разговорам на эту тему. В городе было с полдюжины немцев, о которых поговаривали, что они принимали участие в зверствах, чинимых во время прошлой войны, но им удалось ловко отмести все эти обвинения, обелив себя тем или иным способом. И Максвел ждал, что сейчас ему придется выслушать еще одну укрывательскую версию, делая при этом вид, что верит ей. Но, в то же время, он считал, что правду, скрытую за толщей десятилетий, уже невозможно будет никогда узнать. Он даже слышал, как далеко не глупые люди убежденно говорили, что газовые камеры в Освенциме были устроены вовсе не затем, чтобы уничтожать людей, а для того, чтобы дезинфицировать одежду.
Мой отец — жертва ложного опознания, — сказал Адлер.
Это довольно уже заезженное оправдание… Но кто знает, может, это и правда. Максвел читал о подобных ошибках в пронемецких газетах, всегда громко о них трубивших.
— Это не совсем обычный случай. Мы убеждены, что тут просто ошибка, иначе никак это не объяснишь. У моего отца нет врагов. А его вдруг обвинили в том, что у него вымышленное имя, будто на самом деле он некий Генрих Бауэр, бывший офицер СС, участвовавший в каких-то эксцессах на Украине.
— Разве нельзя доказать, что это не он?
— Да, конечно, вполне можно. Он ведь даже никогда не служил в армии по причине слабого здоровья. И всю жизнь он был пацифистом, даже написал антивоенную пьесу, которая с успехом шла в Берлине. По профессии он агроном. Я лично думаю, что скорей всего между отцом и этим человеком, Бауэром, существует большое внешнее сходство. У моего отца шрам над бровью, который остался после автомобильной аварии. Возможно, у Бауэра тоже был такой шрам, а если они еще приблизительно одного роста, то это может считаться ужо достаточным доказательством. Все мы, немцы, живем и атмосфере постоянных подозрений, и, кроме того, мы ничего не можем поделать с такими дураками, как мой брат Юрген. В Южной Америке к любому немцу, который приехал сюда из Германии и по своим годам мог бы служить к армии в последнюю войну, относятся с недоверием. Ничего не поделаешь, приходится нести этот крест. В жизни моего отца нет ни одной тайной страницы. Он носит с собой все документы, подтверждающие, кто он такой, чем занимается и где находился в военные годы. Но его все равно продолжают преследовать.
Вильгельм Адлер прилетел на следующий день утренним самолетом. Был устроен семейный завтрак, после чего Юрген со своим семейством отправился назад в Бени, а вечером Максвел был приглашен на встречу с отцом Адлера.
Максвел думал, что в свои тридцать лет отец, наверное, был таким же, как его сын сейчас, хотя поразительно, до чего возраст еще по сказался на Гансе, и не верилось, что когда-нибудь скажется. Вильгельм Адлер был одет без всяких скидок на климат: в плотный пиджак, который мог быть куплен только в Баварии, и рубашку с высоким глухим воротником. Он сидел на краешке стула, с вежливой готовностью выслушивая все, что говорилось, и часто поддакивая кивком. Слуга Адлера Грегорио внес блюдо с пирожными из новой немецкой кондитерской, старик взял три подряд и уничтожил их в несколько приемов.