Максвел заметил, что воодушевление снова возникло на лице Рамоса. Он не способен быть долго без надежды.
— С этой мыслью мне было бы легче уйти, — сказал он.
— Я открою вам один секрет. Я порвал с «Гезельшафтом». Через неделю или две я забираю обратно свои грузовики и буду вести дело самостоятельно, как прежде. У меня есть такое подозрение, что звезда здешних немцев может скоро закатиться.
— Как бы я хотел, чтоб вы оказались правы!
— Они нажили себе врагов. В особенности это касается церкви. Церковь — все еще сила, с которой надо считаться. Верно?
— Да, церковь еще сильна. К счастью для бедноты.
— Я думаю, что смогу найти в полиции с кем поговорить о вашем деле. Того, кому, как и нам, был бы не по душе «Гезельшафт». В конце концов ведь это я пострадал от забастовки водителей, и я не требую никакого возмещения. Но сейчас не тот момент, чтобы защищать вас. Надо сидеть тихо и ждать, но я уверен, что недолго ждать того времени, когда можно будет что-то предпринять. Что- то наверняка можно будет сделать. Поэтому сообщите о себе, как только представится возможность. Не надо даже письма. Просто записку, где будет сказано, как мне вас найти.
— Обязательно, мистер Максвел.
— Как было бы хорошо, если бы вы со мной работали! У меня такое ощущение, что за последние месяцы наше дело пошатнулось. Мы могли бы с вами сработаться и снова навести порядок.
— Будем надеяться, что это скоро станет возможным.
— Берегите себя там, в шахтах. Я слышал, что надо быть очень крепким, чтобы все это выдержать.
— Я очень крепкий.
«По крайней мере духом, — подумал Максвел. — И в мире нет более стойкого человека. Если, чтобы выжить в шахтах, нужна стойкость духа, то Рамос выживет».
— Давайте ложиться спать, — сказал Максвел. — Завтра вам предстоит трудный день.
31
В пять часов утра Максвел отвез Рамоса на автобусную станцию. Рассвет все еще медлил за горизонтом города, над которым возвышалась колоссальная фигура Христа и недавно возведенная, тридцатиметровой ширины эмблема фирмы «Дацун», выведенная зелеными флюоресцирующими трубками. Утренний ветерок разогнал ночной застоявшийся воздух, и автобусы уже двинулись в разные стороны от города, направляясь к побитым ветрами деревушкам па краю вечных снегов, к поселкам нефтяников, к оцепенелым, кишащим блохами селениям.
На площади у автостанции уже собрались возбужденные пассажиры, чистильщики обуви, продавцы пирожков и воды со льдом, но, кроме двух мужчин в форме, постоянно дежуривших па станции, никого из полиции видно не было. Рамос купил последний билет в Аполло, мрачное место в центре горного плато, разрушаемое добычей ископаемых уже по крайней мере пять сотен лет. Максвел попытался всунуть ему в руку десять десятидолларовых бумажек, но Рамос принял с достоинством только одну, остальные вернул. Они обнялись. Рамос занял свое место, и автобус покатил прочь.
Ведя машину домой, Максвел наблюдал, как над городом, все еще не потерявшим своего своеобразия, восходит солнце. Светофор предупреждающе замигал на перекрестке с Авенидой, и Максвел остановился на этом опасном скрещении дорог, где асфальт был усыпан сверкающими осколками стекол разбитых в авариях машин. То, что его сейчас окружало, по-своему говорило о прошлом, настоящем и будущем. На противоположной стороне Авениды недавно обрушился высотный многоквартирный дом, унеся несколько жизней, и в утренних лучах солнца открывался теперь вид на редкой красоты церковь в колониальном стиле, которая раньше оставалась спрятанной от глаз (но легенде, в ее известковый раствор подмешана кровь индейцев). В поле его зрения было несколько статуй генералов на конях — одна из них находилась всего лишь в нескольких метрах; с обнаженными саблями генералы застыли, повелевая сражениями, которые всегда проигрывали; в отдалении виднелся тракторный завод, который, как поговаривали, можно в двадцать четыре часа перевести на производство танков. Откуда-то возник с гитарой за спиной профессиональный исполнитель серенад, направлявшийся па свое обычное место, где принимал заказы на предстоящую ночь, потом прошел какой-то крестьянин, совершенно Максвелу незнакомый, приподнял шляпу и пожелал с улыбкой доброго утра. Это была страна, где еще сохранился вкус к музыке и хорошим манерам.
Начало работы для Максвела не предвещало ничего хорошего. В надушенной записке, посланной доньей Эльвирой из больницы, она извинялась, что не может его увидеть до своего отъезда в Рио-де-Жанейро, куда направляется для поправки здоровья. Максвел понял, что тем самым она отказала им в поддержке. С отцом Альбертом они договорились встретиться в конторе, чтобы подписать один документ, связанный с опекой. Встреча была назначена на восемь, дело было весьма срочным, но отец Альберт не приехал. Около девяти дали междугородный телефонный разговор с промышленным банком, и снова Максвел услышал голос управляющего, который на этот раз, казалось, сам был встревожен: