Никакой неожиданности это событие не принесло. Чутье уже раньше подсказало Максвелу, что так должно случиться, раз все подряд не ладится.
Сначала они поехали к Максвелу домой, там ему спокойно и любезно сказали, что дается полчаса на сборы и что он может взять с собой только два чемодана. После этого его отвезли в управление государственной безопасности, которое теперь располагалось на втором этаже здания, принадлежавшего межамериканскому банку. В ознаменование перемены адреса и внешнего облика управления его начальником вместо взяточника и извращенца Кампоса стал вдумчивый молодой юрист Карлос Монтес, только что покинувший стены Международной полицейской академии в Вашингтоне. Все головорезы, бряцавшие оружием в старом управлении, тоже куда-то исчезли, теперь не было ни слышно, ни видно ужасных сцен, что творились тут во времена Кампоса. Управление в новом исполнении весьма походило на любое гражданское учреждение, и молодая опрятная женщина, печатавшая на машинке личные данные Максвела перед его допросом, могла бы быть регистратором в приемной зубного врача.
Комиссар Монтес был человеком учтивым, даже с налетом застенчивости, на гладком лице голубые глаза, неизменный атрибут высокопоставленных чиновников в этой стране; светло-каштановые волосы подстрижены на американский манер. Обстановка в его комнате отличалась той особой комфортабельностью, в которой сочетались уют и отчужденность — точно как в кабинете управляющего межамериканским банком, находившимся как раз под ней. И манеры Монтеса тоже напоминали важного банковского администратора: настороженно-любезные с намеком на возможную, если надо, суровость и твердость.
— Мистер Максвел, я уверен, вы понимаете, почему были вызваны сюда.
Это, должно быть, лишь вступление с целью ослабить напряженность разговора.
— Прекрасно понимаю.
— Вы ведь не станете отрицать, что некий Висенте Рамос провел у вас прошлую ночь.
— Как я могу, если это ваши люди организовали его приход ко мне.
Монтес резко двинул тонкой золотой, ручкой, будто отмахиваясь от назойливой мухи. Максвел воспринял этот жест как признак некоторого замешательства.
— А вы знаете, что этого человека разыскивают по обвинению в неблагонадежности?
— Я знал, что у него какие-то неприятности.
— Вы хотите оправдать свой поступок?
— Есть ли смысл это делать? Меня только удивляет, почему вы так долго ждали и не забирали меня.
— На то были свои организационные причины. Мне нужно было получить указания из столицы.
— Рамоса, вероятно, забрали сразу же? Как только автобус отошел?
— Вы должны понять, что на такие вопросы я ответить не могу.
— Бедняга Рамос. Он может упрекнуть себя только в том, что родился под несчастливой звездой. Я полагаю, ему дадут лет десять?
— Никаких разъяснений о дальнейшей судьбе Висенте Рамоса я вам не могу дать. А вот вашей мы сейчас займемся. До сих пор отзывы о вас были удовлетворительными. Очень многих, кого сюда приводят, мы обязаны рассматривать как врагов государства, но вас мы к этому числу не относим. Вы считаетесь просто введенным в заблуждение упрямым человеком.
— Почему же упрямым?
— Я обсуждал ваше дело с доктором Риберой, который не так давно вызывал вас к себе, чтобы понять вашу позицию. Вам была предоставлена возможность сотрудничества в развитии этой страны.
— Мне бы как раз очень хотелось этим заняться.
— Но по мнению доктора, это не так. Вы стали владельцем ценных природных ресурсов, которые вы, по его отзыву, не имеете желания разрабатывать.
— Дело в том, что я не считаю взгляды доктора Риберы на то, что следует предпринимать на этом участке, правильными.
— Поэтому вы решили вообще ничего там не делать?
— Отнюдь нет. Я организовал опеку, которая бы обеспечила использование этой земли таким образом, чтобы национальному богатству не был нанесен тот ущерб, какой наносят ему разработки, предпринимаемые некоторыми иностранными компаниями. В особенности той, которой, кажется, симпатизирует доктор Рибера.
— Вы неразборчивы в своих деловых связях. Двое членов вашей опеки задержаны за нарушение законов о государственной безопасности.
— Значит, Гай Перес и отец Смит тоже в тюрьме?
— По-видимому, да.
— Этого следовало ожидать. Они мешали «Гезельшафту».
Небольшая морщина на гладком лбу Монтеса, вдобавок еще и сжатые губы должны были выразить непоколебимость его позиции. Теперь Максвел понял, кого же ему. напоминал комиссар полиции — генерала, отдающего приказания на своем каменном коне, его лицо Максвел рассматривал несколько секунд сегодня утром, пока ждал на перекрестке у светофора. Генерал наверняка погиб в сражении в возрасте лет тридцати. Максвел подумал, что Монтес менее уязвим и проживет еще столько же, какие бы приказы ему ни пришлось отдавать.