— Я скоро снова обязательно увижу вас.
— Хорошо, Гарт. Мир.
— Мир, Деметриос. Мир, мистер Бриджмен. — Гарт ушел. Был слышен удаляющийся глухой звук тяжелых шагов его лошади — вниз по Франклин-стрит. Вместо асфальтовой поверхности Старого времени, улица была замощена кирпичом. На Харроу-стрит, где уличное движение (запряженные быками телеги и тележки) было очень невелико, от древней мостовой кое-что еще сохранилось. И немало. Время от времени по приказу Городского управления, участки, разрушенные временем и непогодой, подвергались ремонту, и кучи грязи убирались. Идя бок о бок с невозмутимым юношей и его громадным серым псом, Деметриос размышлял над словом «мир». Теперь говорят «мир», как когда-то говорили «до свидания» или «до встречи». Использовать это слово начали давным-давно, еще до 1993 года. Но в двадцатом столетии это рассматривалось как проявление набожности. Считалось, что только религия знает, какой смысл кроется в слове «мир». Теперь подобным образом никто не думал — точно также за столетия забылось, что приветствие «здравствуй» когда-то означало пожелание здоровья. Но что это такое — мир? Нечто большее, нежели просто отсутствие борьбы и сражений?
— Вы действительно рассказываете истории уже пятнадцать лет? Это больше, чем три четверти того, что я прожил на свете.
— Должно быть, около пятнадцати, Ангус Бриджмен. А вам — примерно девятнадцать?
— Исполнится в следующем месяце.
— Пусть вас не затронут болезни. Да, поскольку это заинтересовало Набер, можно сказать, что я выбрал профессию рассказчика историй. Подражатели льстят мне… Нет, на самом деле знаю — некоторые из них лучше меня.
— Не ложная ли это скромность? Не думаю, чтобы они были лучше.
— Может быть. — В реплике юноши звучала суровость — словно дернул зажатый в руке поводок. — Обретая профессию рассказчика, обретаешь тщеславие. Мой отец служил для меня примером человека, проявляющего разумную скромность — что редкость для врача. (Думаю, среди современных знахарей подобного вообще не сыщешь.) Но мне присуще тщеславие.
Однажды, когда я праздно стоял на углу и в голове моей теснились мифы всего мира — это случилось. Я сказал:
— Послушайте меня, послушайте того, кто обращается к вам…
Мой голос звучал хорошо, и я начал рассказывать историю аргонавтов — с добавлением собственных выдумок… Вы — родственник Симона Бриджмена, того, кто был подлинным основателем Набера?
— Симон был моим дядей. Он был на шестнадцать лет старше моего отца, который… умер в прошлом году. Моему отцу было только четырнадцать, когда убили Симона. А Симон правил лишь немногим более двух лет — так, кажется? Потом его убили.
— Да, около двух лет. Когда я пришел в эти края с группой Джуда, Симон Бриджмен уже основал новый город. Город, в котором принимали беглецов. Весть об этом разносилась повсюду — даже учитывая царивший тогда беспорядок.
— Впервые я услышал, как вы рассказываете истории, четыре года назад. Это было на углу Брод- и Доувер-стрит, мне тогда было пятнадцать. Это было в июле, в полдень, было тоже очень жарко, все потели так, что воняло, а вокруг вас собралась порядочная толпа. Я был с отцом и не мог… не мог делать то, что мне хотелось. — В голосе Ангуса звучали теплые нотки: вспомнилось то, что произошло с ним в ранней юности. Деметриосу стало любопытно: не хотел ли этот парень тактично увести его от разговора о клане Бриджменов. Ходили слухи, что Бриджмены занимали слишком важное положение во Внутреннем городе, чтобы у Брайена Второго и его администрации возникало желание вступить в конфликт с ними. — В тот раз вы тоже рассказывали об аргонавтах. Вы загипнотизировали меня. Это я был Ясоном.
— Греки вряд ли смогли бы узнать вас.
— Их счастье. Вы торопитесь домой, Деметриос?
— А, дом: приятное местечко с любимой женщиной внутри. Я устал. Я — дворник у мэм Эстеллы на улице Красного Занавеса… Искусство, конечно, профессия благородная. Но человек должен есть. У меня всегда найдется время для вас, Ангус Бриджмен.
— Это хорошо. Сделайте мне одолжение: могу я рассмотреть вас поближе? Сейчас объясню. Я близорук. Я не могу рассмотреть, какую форму имеет Луна… Хотя мне рассказывали, какая у нее форма. Ну, вреда в этом нет, я могу представить ее, в меру моей фантазии. Мне просто повезло, что я услышал вас голос, когда поворачивал на Харроу-стрит. Разрешите мне увидеть вас яснее… Вы не возражаете?
Его руки легко легли на плечи Деметриоса (согнутый палец в петле поводка удерживал на месте Факела.) Факел тоже смотрел — пристально, настороженно, бдительно. Пес мог во мгновение ока полюбить или возненавидеть человека. Деметриос ощутил чистое дыхание Ангуса (их разделяли дюймы.) Увидел внимательно наклоненный широкий лоб. Ангус поднял лицо — на тот случай, если старик, в свою очередь, захочет изучить его.