Выбрать главу

— Вот вы видите это… У вас нет впечатления, что вы пришли на свидание с морем и небом?

— Не уверен, Деметриос. Я веду беседу со светом.

Неподалеку, там, где лежала более заросшая и дикая часть Лугов, стоял Храм. Возможно, это название было самым удачным — в нем мог поселиться любой бог. Но это безнадежное приглашение более не приводило богов к людям. Храм был сделан из бревен — примерно пятьдесят футов на двадцать, крыша подпиралась каменными колоннами (жители Катскиля готовы были спорить, что великого землетрясения к северу от Олбани на деле никогда не было.) Он был возведен десять лет назад на пожертвования одного филантропа из Внутреннего города. Филантропу казалось, что у простого народа должно быть какое-то место встреч. Для чего-нибудь вроде танцев. Он хотел, чтобы здание назвали Моллом. Оно должно было походить на Парфенон, только побольше. Но когда деньги начали иссякать, филантроп разрешил сделать его поменьше и прямоугольным. По этой же причине фриз был не столь великолепен, как парфенонский — никаких сцен борьбы, просто узор, что выглядело, пожалуй, изящнее, да и содержать его в порядке было полегче. Происходи дело в двадцатом столетии, филантроп мог бы нанять экспертов и послать их в Афины, чтобы сравнить свое детище с подлинником. И получить по телефону или радио известие: у каждой эпохи — свой собственный стиль.

У противоположных концов здания собрались две группы. Одна — толпа, состоявшая в основном, из молодых людей. Все — в темных туниках, платьях и набедренных повязках. Словно живые лепестки, тянущиеся к центру цветка, они теснились вокруг бородатого наставника, облаченного в красную мантию. Вторая группа состояла из людей всех возрастов. Они беспрерывно кричали «Аминь!» Им резким голосом проповедовал мужчина в серой набедренной повязке — свою тунику он сбросил. Он беспрерывно прикладывал левую руку к резко выступающим ребрам рядом с сердцем — большой и указательный пальцы соединены в кружок, три остальных пальца отогнуты. Правой рукой, довольно убедительно выказывая удовольствие, он водил над печенью. Это были знаки Колеса и Плоти. По мере того, как усиливался культ Авраама, подобное можно было наблюдать в Набере все чаще и чаще. Некоторые твердолобые авраамиты заявляли, что правая рука должна находиться не над печенью, а над гениталиями — не исключалась религиозная война. Обе группы с плохо скрываемым раздражением игнорировали друг друга — как раз в духе любви и всепрощения. Шум, издаваемый ими, походил на бормотание, перемешанное со скрипом. Оба оратора не были особо хороши: голос авраамита был слишком хрипл, голос наставника — слишком мягок.

— Местная агора, — сказал Ангус.

— Да-а. Но мне кажется, что Сократ уже арестован.

— Возможно, я встречал уже этого наставника в красной накидке. Во всяком случае, мне кажется, что это наставник Джонсон. Не мшу разобрать его лица, но не может же быть двух таких одинаково жирных, и оба — в красном. Не так давно сенатор Смит приглашал его во Внутренний город — хотя не думаю, чтобы сенатор стал верующим. Наставник Джонсон утверждает, что душа не может сбросить оковы плоти и воссоединиться с Единственной Бесконечностью, если человек не отвергнет ложную доктрину о сферичности планеты.

— Существует и неединственная Бесконечность?

— Да провались оно! Не надо спрашивать, ладно? Если мы принимаем, что в конце концов отправимся прямо на небеса, то ни к чему ломать голову, Деметриос. Лишь крайняя любовь к человечеству удерживает наставника на Земле, и возразить против этого нечего. Его уверения в этом звучали весьма привлекательно. Но он уверял — а я непочтительно жевал орехово-кленовое печенье, которое мне тайком передал такой же, как я, грешник. Так что чуткие уши наставника от моего чавканья винтом завились. Этим я наложил на свою душу еще более прочные узы.

— Вы не созрели для небес. А другой крикун — это Хольман Шаун, проповедник Общества последователей. Их иногда называют авраамитами.

— Они работают и во Внутреннем городе — пытаются обращать в свою веру. — Ангус помрачнел при какой-то мысли. — Деметриос, жизнь всегда была столь же причудлива и уродлива, как в наши дни в Набере?