— Думаю — так. Я посмел бы сказать, что соотношение всегда остается тем же самым. Может быть, так ведется еще со времен древности: небольшое количество ярких личностей, небольшое количество ненормальных и идиотов, множество тех, кто серединка на половинку… И повсюду рассыпаны крупинки странностей — словно крупинки перца по куску тушеного мяса.
Деметриос задумался, ощущая знакомую горечь. В первые годы своей уличной деятельности он иногда рассказывал о мученичестве Авраама Брауна. Рассказывал с болью, говорил о том, что видел собственными глазами. Но рассказ его был не совсем честен. Деметриос наводил лоск и глянец на дикость, на неисправимую тьму души человеческой. Бедный смельчак-фанатик Авраам сделался в его исполнении более значительным, чем в жизни. Кстати, о том, каким он был на самом деле, люди задумывались мало. Был ли Авраам Браун сумасшедшим или нет, но при жизни он отличался чистотой намерений и смелостью поступков. И за то, что боролся — погиб. Совсем как Христос. Нужно ли Деметриосу рассказывать, как зародился еще один жалкий мессианский культ — культ, в котором неизбежно будет извращено все хорошее, чему учил его основатель? Культ, превращающийся в нечто чудовищное на потребу фанатикам и политикам от церкви?
— Дорогой Ангус, — сказал он, — мне иногда хочется понять. Что такое жизнь: тайна или система обдуманно простых и очень ограниченных поступков — лишь бы не причинить себе и другим серьезного вреда? Даже наставник Джонсон, возможно, изредка задается этим вопросом — если только все его силы не уходят на погоню за жратвой и деньгами.
— Мир протух, — сказал Ангус. Перемена настроения юноши застала Деметриоса врасплох. Ангуса охватило отчаяние — будто он сорвался с узкой горной тропы. — Он воняет. Не мир, разумеется, а человек. Грязное волосатое животное… Но будь оно проклято, не всегда же он был таким! Жестокость, подлость, жадность, подозрительность, больные душа и тело… Деметриос, я знаю вас не слишком хорошо. Это почти правда — я пришел повидать вас… Нет, скажу иначе: я следил за вами, я надеялся увидеть вас снова — с тех пор, как впервые, четыре года назад, я услышал вас. Уверяю вас, Деметриос. Знаете, во Внутреннем городе образовалась партия дураков, которые хотят сделать из меня политика. Они уже видят себя делателями королей. Власть воняет. Ох, Деметриос, что мне делать? Что я обязан делать? Миру не нужны люди вроде меня.
— Мир не может хотеть или не хотеть. Мир просто бредет на ощупь. Я понимаю: под словом «мир» вы подразумеваете большинство людей. Ответ тот же самый. Вы сами должны обрести свою цель и свое дело, Ангус.
— Как? Ведь я ничего не знаю. Как?
— Если б мог, я бы сказал. Искусство вести за собой людей… Научить — этому? По крайней мере, могу сказать вам, что дела и факты никогда не бывают важными. А любовь — это не дело, это — страна, по которой мы отправляемся в путешествие.
— Деметриос, вы видели смерть Авраама?
— Да. И не верю, что мученичество может принести какую-нибудь пользу. Наша реакция на мученичество есть самооправдание. Мы помним и о чаше с ядом, и о кресте, но неужели мы всегда должны проявлять мудрость Сократа и сострадание Иисуса.
— Вы расскажете мне об Аврааме?
— Да, мне нужно будет подумать над этим. А сейчас я устал, и на душе у меня неспокойно.
— Простите меня. Я задержал вас, когда вы хотели идти домой. Давайте встретимся здесь еще раз? Завтра, около полудня?
— Завтра около полудня. Мир.
— Мир, Деметриос.
ГЛАВА 4
СОЛАЙТЕР ЖДУЩАЯ
Никогда заранее не знаю, когда у меня появится друг.
Деметриос медленно брел к кварталу на окраине Внешнего города. Туда, где улица Красного занавеса перегораживалась похожей на ломоть аркой. И вместе с ним, словно облако комарья, двигались непонимание и усталость. Он был уже не тем, каким был до встречи с Ангусом. В их разговоре они ни разу не упомянули о полицейском, но Деметриос, оставшись один, вспомнил о нем. Ангус, выросший во Внутреннем городе и относившийся к полиции не слишком серьезно, вероятно, посчитал инцидент незначительным. В присутствии Ангуса, под влиянием его обаяния, Деметриос просто забыл о Джо Парке. То, что произошло, вновь всплыло в памяти. Теперь он мог думать только об этом. И Деметриос не был даже уверен, что ему понравится этот парень.
Ангус принадлежал к современному обществу. Деметриос, выходец из двадцатого столетия, к этому обществу принадлежал в гораздо меньшей степени. «Три часа назад я еще не знал его. Никаких гор вера не передвигает — разве что в набожных мечтах. Любовь сильнее, она не вынуждена, подобно вере, питаться иллюзиями… Правда, возможно и такое, и тогда она сама себя отравляет, но необходимости в этом у нее нет».