— Солайтер ждала Деметриоса. — Он никогда не слышал, чтобы она использовала местоимение, которое большинство из нас склоняет весь день напролет. И половину ночи — тоже. Некоторые другие слова она также не использовала — словно предпочитала не вынимать из ножен короткое широкое лезвие великолепия языка. В этом убежище на троих Солайтер устраивалась так, как ей хотелось. Здесь, в этом убежище, ее и можно было всегда найти — тем, кто любил ее, как Деметриос и Профессор.
— У Солайтер пять сердец. — Она протянула руку с растопыренными пальцами. — Одно сохранилось, второе съели собаки, и еще одно для Иисуса. И еще одно для Профессора, и одно для Деметриоса. — Будь ей плохо, она бы так не сказала.
— Все мои, — сказал Деметриос и повторил: — А сегодня был хороший день. И хороший, и плохой. У меня появился друг. А плохо то, что полисмен сказал, что для того, чтобы рассказывать истории, я должен получить лицензию.
— Лицензию? О-го! — Она не рассмеялась. Она быстро подмечала все угрожающее и безобразное. Солайтер боялась темноты, она всегда требовала, чтобы горела лампа или свечной огарок — даже когда удобно лежала между Деметриосом и Профессором. Она заметила однажды, что все живое ушло в джунгли, но и там иногда можно встретить друзей. — И сколько это будет стоить, Деметриос?
— Полицейский не сказал мне. Хотя, думаю, он знает. — Деметриос погрузился в роскошь своего кресла. Традиционный ритуал не мог начаться до того, как он не окажется в кресле. Это означало, что закончилась та часть дня, когда он должен быть вдали от нее. Солайтер не нравилось, что он уходит из дому и рассказывает истории, чтобы заработать немного денег. Это — как напрасная расточительность, когда он может остаться дома. Однажды, когда весь день шел дождь, он застал ее у окна: она благословляла тучи. Но она никогда не говорила Деметриосу (или еще кому-нибудь), что нужно делать. — Я завтра пойду в городское управление и выясню.
Она зевнула — словно звякнуло серебро. Покачала головой, отметая Городское управление. Отметая завтрашний день, неразборчиво нацарапанный и невидимый за кляксой невозможного. Она сорвала с головы тряпку и бросила ее на пол. Когда вошел Профессор, она уже выдвинула стол со стулом на середину комнаты. Профессору она улыбнулась тоже.
Профессор закрыл дверь на засов и, скрестив ноги, уселся на пол возле кресла Деметриоса. Лютня заговорила — будто составляла единое целое с его маленьким гибким телом. Заговорила нежно, влюбленно.
Солайтер принесла заветную коробку (никто не смел даже коснуться ее, в противном случае Солайтер приходила в ярость и разражалась слезами.) Зажгла свечи, расставив подсвечники по краям стола. Затем принесла, вытащив из сундука под кроватью, полосу красной материи, ножницы, полотенце, кусок мыла, тазик и ручное зеркальце. Таз она наполнила водой из стоящего возле кровати кувшина.
Солайтер мыла лицо.
Существует, должно быть, сто способов умывания. С фырканьем и плеском; быстро мазнуть и закончить; хрюкать, расплескивая воду; вдумчиво тереть кожу; взяв в щепоть, нести воду к лицу… Солайтер просто взяла мокрый ку-сок материи и тонкий обмылок и сняла грязь с лица и рук. (За мыло Деметриос и Профессор немало платили в магазине, обслуживающем главным образом тех, кто носит белые туники. Сколько это стоило — едва ли было доступно пониманию Солайтер, хотя она не раз спрашивала об этом. Сложение составляло для нее тайну, о вычитании она понятия не имела. А деньги — это то, что обычно есть у других.) Грязью — в основном — она измазалась сама. Для маскировки. Хотя она честно и упорно работала на мэм Эстеллу, Солайтер использовала эту меру предосторожности. Она помнила, как желанна ее кожа для ее любовников. А для других? Кто знает… Мэм старалась ограничить ее роль застиланием кроватей, мытьем полов, уборкой. Старалась не выставлять напоказ ее такую — измазанную в саже, в грязи, в жирных пятнах. И Бабетта была обычно поблизости, готовая вмешаться, если Солайтер понадобится помощь (а шуметь Бабетта умела.) Поэтому Солайтер почти никогда не бушевала и не плакала в их присутствии.
Ручное зеркальце было двусторонним. Безупречным. Редкостный осколок Старого времени. Одна сторона увеличивала отражение, что очень изумляло Солайтер. Она любила это зеркало — потому что его нашел для нее Профессор, он только не мог сказать, где. Солайтер расчесывала свои черные волосы. Волосы трещали, пускали искры и слабо светились. Причесывалась она еще одним сохранившимся от Старого времени сокровищем — расческой из настоящей пластмассы. Легкой, узорной, прозрачной и тонкой. Говорят, Старое время больше не возвратится.