— Чш-ш, — сказала мэм Эстелла, похлопывая его по руке. Ей было шестьдесят пять… Когда мир обрушился, она была юной, восемнадцатилетней матерью. В те времена она работала на фабрике одного из городков Коннектикута. — Лицензия на рассказывание историй! Не мшу понять, куда катится мир. Иногда эти, из Внутреннего города, заходят слишком далеко… мешают, суют свой нос в чужие дела, вмешиваются. И налоги, налоги, налоги! — Осторожно раздавив яйцо, она вылила его содержимое в кастрюлю. По утрам мэм Эстеллу тянуло к умеренно-революционным взглядам. Позднее — когда день постепенно склонялся к вечеру — эти взгляды на мир менялись, и Эстелла находила утешение в перегнанном из зерна спирте.
— Прекрасное яйцо, — сказал Деметриос. — Думаю, оно получено от кур Сомервилля. Баб говорит, что у девочек Обадии не все в порядке. — Деметриос по достоинству ценил знакомство с двумя куриными семьями, роющимися на заднем дворе. Одной семьей правил вспыльчивый красный петух Сомервилль. Второй — степенный пестрый Обадия. Ценить-то он ценил, но Бабетта вбила себе в голову заботиться о курах и не терпела ничьего постороннего вмешательства.
Сбить Эстеллу с избранного курса было трудно.
— Димми, я даже сомневаюсь, безопасно ли вести дневник. Тут один парень всюду сует свой нос, говорит, что я теперь не совсем здорова, может быть, потому что пью слишком много чая. Скажем, а вдруг он удерет с моими тайными записями? Теперешние окаянные законы позволяют ему это сделать. И тогда я буду перед чужими нескромными взглядами, как голая. Буду голая перед этими стервятниками. Никакого уважения к моим седым волосам. Если они считают, что это ведет к ниспровержению… да пусть они поцелуют меня в задницу, честное слово! Что хорошего можно ниспровергнуть в Набере, а?
— У вас не седые волосы, — сказал Деметриос. — У вас прекрасные темные волосы. Вот у меня — действительно седые. Берите свой чай и присаживайтесь, Эстелла. Если хотите, расскажите мне о вашей тайной книге.
— Нет, Димми, — она принесла ему чай. Отступила на шаг, чтобы поцеловать его в макушку. Погладила ее — длинную, редковолосую, плохо причесанную. Похожую на соломенную крышу. Но она переменила мнение, что чая нужно пить как можно больше, и содержащаяся в излишнем порядке кухня получила соответствующее указание. (Бабетта все, что ей поручали, выполняла со щеголеватой аккуратностью.)
— Нет, мне часто хочется рассказать о ней, но я никогда этого не сделаю. (Тебе не нужно этого, Дженни.) Это просто книга, она вроде… книги. (О'кей, я ж говорила, что тебе этого не нужно.) Ее могу читать только я. — Но она не сразу ушла из кухни к себе в спальню. Медлила у двери — день Деметриоса начинался трудно. Первоначально комната Эстеллы была примыкающей к кухне кладовой. Она лелеяла свою комнату, как оленья мышь лелеет свое гнездышко, и никто, за исключением Бабетты, никогда не получал приглашения зайти туда. Единственное выходящее на восток окно смотрело на кухонный дворик. И через окно заглядывало в комнату свежее, юное утро.
— Не надо оправдываться, — сказал Деметриос. — Я вымою тарелку и все остальное. Вашу книгу должны читать только вы.
Она постояла у двери еще немного — глаза трезвые, спокойные. Возможно, ей хотелось услышать, как вдруг она говорит то, что обычно не выражается словами — и то, о чем нам так трудно не говорить. Одно дело любовь, совсем другое — одиночество. Не существует ни одного языка для выражения подобных понятий, разве что — несколько слов и еще меньшее число удачно подобранных словосочетаний. В них отражаются кусочки правды — как в осколках разбитого зеркала.
— Что ж, не будем создавать себе дополнительных трудностей, — сказала мэм и закрыла за собой дверь.
Кратчайший путь от улицы Красного занавеса к Городскому управлению (именно его выбрал Деметриос), вел через Площадь виселицы. На Площади прохожий видел виселицу, позорный столб, плаху для кнутобойства. Это была та самая виселица, на поперечине которой висел избитый плетьми и замученный колесом Авраам. Он висел у всех на виду — чтобы все могли видеть, что ждет врагов государства. Некоторые говорили, что его вовсе не намеревались убивать. Мрачные многоквартирные дома и лавки окружали Площадь. Они также сохранились со времен Авраама — грязные, задушенные здания. Избавить от них сможет только огонь, который раньше или позже пожрет их. Что сможет сделать вооруженная ведрами пожарная команда Набора, когда в груду этого высохшего деревянного хлама будет брошена искра? Некоторые из тех, кто в сегодняшние времена высовывался из окна, чтобы в подробностях разглядеть очередное бичевание или повешение, должно быть, семнадцать лет назад отталкивали друг друга локтями, чтобы занять место, откуда хорошо был виден растянутый на колесе Авраам. Многие из видевших это зрелище уже умерли естественной смертью (нынешний мир плохо приспособлен для юмора, так что ссоры ведут к тому же исходу.) Другие умерли от оспы, холеры, желтой лихорадки. Некоторые, возможно, просто убрались отсюда, оставив свое жилье пришельцам, которые, вероятно, с тем же возбуждением наблюдали смерть новых Авраамов. И забрасывали их камнями.