— Богаче жили, да не такое уж счастье — все время летать. Теперь у человека появилась возможность размышлять, — сказал Поттерфильд. — Трудно поверить, какие у меня теперь бывают глубокие мысли. Они у меня бывают все чаще. Продолжайте свою историю, Димми… Я сижу здесь, чтобы мне было интересно, так, вроде?
— Интересно будет. Если вы прежде не уснете. Вот в том мире я и рос. До тринадцати лет. Это был не слишком комфортабельный мир… Он ни для кого не был слишком комфортабельным — не считая тех бездумных, кто способен с удобствами расположиться и на краю вулкана. Разумеется, поскольку тогда я был ребенком, я тоже нередко бывал бездумным. Я…
— Э, Деметриос! — женщина в окне покончила с очередным персиком и вытерла рот ладонью. — Вулкан? Какое красивое и непонятное слово! Что такое «вулкан»?
— Простите, мэм. Вулкан — это такая гора с дырой на вершине. Время от времени через дыру прорывается земной огонь, и по склону горы стекает река расплавленного камня, сжигающая все вокруг. Вы, наверное, знаете, моя дорогая, что внутри Земли имеется огненное ядро? Дорогие мои, каждый день вы, в буквальном смысле слова, ходите по огню… А теперь хватит вопросов, или я не стану рассказывать историю. — Парень по имени Гарт казался испуганным. Он даже с глуповатым видом поглядывал себе под ноги. Женщина же в окне была лишь удивлена, и вид у нее был недоверчивый. — Так вот, в том мире я и рос. Мой отец был врачом. Это был мудрый человек. Мать была художницей, она рисовала картины.
В Набере тоже были художники. Моя мать умела рисовать лучше, чем кто угодно, кого вы знаете… Ну, разумеется, у нее для этого были материалы и инструменты — лучше, чем есть сейчас. Мой отец был известен как доктор Исаак Фримен из Гестервилля, а меня звали… Ну что ж, мое имя было Адам Фримен. Я никогда раньше об этом не говорил. («Что это нашло на тебя, что ты захотел рассказать им об этом, ты так колебался и запинался? Да и не этого они хотят от тебя, Деметриос. Им нужна любовная история или волшебная легенда… Пусть даже что-то аллегорическое, если тебе того хочется. И если б ты был осторожен — потому что слова жалят, причиняя жгучую боль, когда рассказ идет о лишениях и нуждах, с которыми люди сталкиваются ежедневно. Но уж конечно, им не нужен рассказ о том, как все происходило на самом деле! Ладно, ветер — восточный».) Наверное, мне нужно быть как-то поосторожнее, мои дорогие. Меня тут звали не Деметриосом. Мое имя было: Адам Фримен.
Но сорок семь лет мое имя было: Деметриос… Достаточно долгий срок, чтобы увидеть, как поднялись воды и образовалось море Гудзона. А еще я видел мессию — семнадцать лет тому назад. И его мученическую смерть во имя тех, кого он пытался спасти… Я говорю о человеке, которого звали Авраам. Его казнили на колесе на площади Виселицы нашего города. Люди называли его пророком.
— Разве он не был пророком? — спросил юноша с волкодавом. — Извините… Я не хотел вас перебивать.
— Все люди — пророки, — сказал Деметриос, взглядом изучая юношу. То, что этот парень здесь — странно, хотя и не слишком странно. Жители Внутреннего города были вольны идти куда им вздумается. Их нередко можно было видеть на открытых для простого народа улицах — особенно если их сопровождали для охраны собаки или слуги. И хотя они редко беспокоили себя тем, чтобы остановиться возле расположившегося на углу рассказчика, все же не было особых оснований удивляться этому.
— Но поскольку другие люди с этим никогда не соглашаются, вероятно, никого именовать так и не следует. А меня именуют Деметриосом. Это имя означает «Принадлежащий земле». В древние времена люди поклонялись богине Деметре. Она считалась духом земли, всеобщей матерью… Она была известна и другими именами. «Деметра» — это имя, которое ей дали греки… Вам известно о греках, сэр?