Троттерсвилль довольно хорошими дорогами связан с государством на юге, называемом Вирджинией. Оттуда в Троттерсвилль поступают идеи, а также чай, шелк и хлопок, которые нам так нравятся. Нравятся, несмотря на то, что для их производства используется рабский труд — вещь неслыханная в Свободных Демократиях. Управляющий Гильдией импортеров Троттерсвилля сказал Ангусу, что система, предусматривающая благополучных, прекрасно зарекомендовала себя на протяжении всей Христианской эры. Разве можно представить себе лучшую систему? Следовательно, если Ангусу здесь что-то не нравится, он вместе со своей собакой может убираться куда угодно.
Ангус не критиковал, он просто стремился узнать как можно больше. В тот день он сказал Деметриосу, что он хочет — узнавать. Старый голод, который он не мог удовлетворить, когда жил во Внутреннем городе Набера. Никогда не мог — если не считать книг. «Знавшие меня люди и представить не могли, что я действительно стремлюсь узнать правду. Ведь зачастую правда — это нечто неудобное и давно вышедшее из моды». Взяв по порции спиртного, он и Деметриос сидели в таверне, остальные, все еще смакуя, знакомились с городом. Встретиться договорились на цирковом представлении.
— Ноя стремился узнавать правду, Деметриос. Я узнавал. Узнавал, например, почему вспыхнула эта старая война — сорок семь лет назад. В чем ее отличие от надвигающейся войны между Катскилем и Мохой? Еще несколько лет — и между Катскилем и Мохой начнется война. Начнется, по тому что оба — крошечные, населенные дураками государства — претендуют на право разработки расположенных вблизи границы старых рудников.
Главное различие, вероятно, будет в вооружении. Мы теперь уже не умеем уничтожать людей в тех масштабах, как прежде. И не будем уметь, пока не создана новая технология, а для этого может не оказаться нужных ресурсов. Различие и вооружении ведет к различию в психологии. Теперь настает эпоха маленьких средневековых войн. Будут поединки, наиболее уважаемыми людьми сделаются доблестные воины… помните «Илиаду»? А на кнопки нажимать больше не будут… И все же это будет именно война. Воевать будут, потому что мы слишком глупы, чтобы перечитывать историю. И потому что у нас не хватает то ли ума, то ли храбрости, чтобы с уважением относиться к другим людям.
С уважением, а не с любовью. Твое мастерство пропитано горечью, Деметриос. — Деметриос не чувствовал горечи. Ему было больно, но боль была приятной: он любовался красотой рук Ангуса, благородными очертаниями его рта, водопадом света, падающего ему на плечи. — «Ты» — так мы обращались друг к другу во Внутреннем городе. Иное еще осталось во мне… Вы, если хотите, можете иногда так ко мне обращаться.
— Мне бы это понравилось, Ангус. А во Внешнем городе такое обращение отдавало неуважением, насмешкой… Да, уважение. Любовь индивидуальна. Тот, кто заявляет о любви ко всему человечеству, либо лицемер, либо человек, занимающийся самообманом. Мы любим конкретных мужчин, женщин или детей, а не абстракции. Но в понятии «человек» уже заключается такая ценность, как уважение, а в обстановке уважения когда-нибудь смогут появиться и прилично ведущие себя политики. В конце XVIII столетия этот процесс начался в Американских штагах, но люди не смогли защитить достигнутое от гниения и коррупции… Никто не любит человека, это бедное чудовище. Точно так же художник не любит свое искусство: он живет в нем и для него, охвачен им. Но любви, насколько я могу проследить это взаимодействие, здесь нет. Я люблю, ты любишь… Любовь — это для тебя и Солайтер… Скажи мне, у вас двоих все хорошо?
— Очень хорошо, Деметриос.
— Любить можно Гарта или Фрэнки, Солайтер или меня. Меня или тебя, Ангус. — Он накрыл своей ладонью руку юноши. Рука ответила пожатием.
— Есть ли в любви телесная необходимость?
— Я стар, но перед смертью мне захочется обнять тебя.