— Два года назад я родила мью, — У него не было заднепроходного отверстия. Прожил он день. Забеременеть мне с того раза больше не удалось — хотя я и не пыталась предохраняться. Муж говорит, что все это — кара божья.
— Когда-то давно была у меня женщина. Почти жена, — сказал Деметриос. — Элизабет из Хартфорда. Она тоже зачала мью. У него был раздутый череп, походивший на яичную скорлупу. Во время родов этот череп треснул, тогда же погибла и мать ребенка. А теперь скажите, что вы сделали, чтобы заслужить такую кару, мэм?
— Мы не знаем. Муж говорит, что все получит свое объяснение, когда придет мессия. А мессия может явиться в любом облике. В облике Авраама. В вашем облике.
— Нет-нет. Я — старый рассказчик историй, ничего большего.
— Тогда рассказывайте дальше историю, как вы получили это имя, дорогой мой.
ГЛАВА 2
ПЕСНЯ ВЫЖИВШИХ ПТИЦ
… Как этот ужасный океан окружает зеленую землю, так и в душе человека есть свой остров Таити, где царят мир и радость, остров, окруженный всеми ужасами этой полупознанной нами жизни.
Мое имя — Деметриос. Мои мать и отец умерли почти одновременно. Не знаю, как называлась эта болезнь. Судороги, продолжавшиеся несколько часов, сильнейший жар, лихорадка, а потом — кома. Быстро текущие болезни проявляли жуткую избирательность. И меня болезнь не затронула, хотя вокруг царила смерть, и едва ли осталось достаточно выживших, чтобы попытаться устроить похороны. Вероятно, я и остальные немногие уцелевшие, переболели легкой формой этого заболевания — как бы оно там ни называлось. Это только предположение, поскольку науки — в том смысле, как ее понимал человек — больше не было. Цивилизация умерла одновременно с теми, кто корчился и затихал в неподвижности на улицах городов.
В Гестервилле было примерно три тысячи населения. Не думаю, что через несколько недель после Двадцатиминутной войны в живых там осталось более пятисот человек. Можете вы себе это представить: опустевшие дома и страшный запах смерти? Горячий Июль! В те редкие и короткие перерывы, когда переставали идти убийственные дожди, от земли к небу поднимались сплошные клубы пара. О, эти дожди! Горячие дожди, от которых не делалось легче. Которые не препятствовали гнить тому, что они не могли смыть. Бесконечные дожди. Дожди при полном безветрии. Дожди, от которых все сделалось насквозь мокрым. Небо было принесено в жертву и кровоточило водой.
Оставшийся в одиночестве человек — как я — мог выжить, только уподобившись крадущемуся зверю. Пища — там, где сможешь ее найти, каждая тень таит угрозу, все чуждо и враждебно. Наш дом, где лежали тела моих родителей, был разграблен бандой, состоявшей из полудюжины крестьян. Они бежали, пробираясь через руины нашего города, и походили на горсть сорванных ветром листьев. Мне удалось удрать незамеченным. Позднее я видел, как двоих из них пристрелили. Кто-то выстрелил в них через окно из винтовки. Кто-то, кто взял на себя функции закона, потому что закона более не существовало. Эти двое корчились какое-то время в судорогах, потом затихли. Их поливал дождь.
Гестервилль… Ну, думаю, сейчас он находится под водой. Иногда во сне я возвращаюсь в этот город. Возвращаюсь туда, где белеют кости. Однажды мне снова приснилось, что я попал в Гестервилль. Я увидел водоросли. Водоросли качались, окутывали белую статую, стоявшую в зеленой глуби. От этой статуи веяло чем-то добрым и загадочным… Она походила на мою мать, и я бы обнял ее, но вода была как непроницаемое стекло и не пустила меня.
Через день после того, как я спасся от грабителей, я решил уйти из Гестервилля. Никакой цели у меня не было, был только голод. Правительства, я знал, более не существовало. Когда человеку тринадцать лет, о большинстве действительно важных вещей он уже знает… Как бы получше объяснить вам это? У всех у нас, дорогие мои, и у меня, и у вас, здесь, в Набере, есть правительство. Может быть, слишком деятельное правительство. Оно у нас существует дольше, чем в большинстве других мест. Я имею в виду — с тех пор, как человечество пережило Двадцатиминутную войну и другие несчастья. Люди в той или иной форме сохраняют институт правительства. Потому что это — необходимо. Подлинное безвластие для человека непереносимо. И не только для человека. Волки и дикие олени живут не по законам анархии. Они повинуются четко определенным законам. Законам весьма жестким, и те, кто нарушает их, обычно гибнут. Сорок семь лет назад в Гестервилле, как и в миллионе других городов, городков, селений, аппарат управления исчез в мгновение ока и полностью. Я бежал в ближайшее казавшееся мне спокойным место, но я знал, где я ни встречу взгляд человеческих глаз, возможно, увижу вскипающий ад.