— Вот, или ты предпочитаешь вернуться в большую гостиную?
— Зачем? Здесь очень хорошо.
— Где я должна находиться? Он огляделся.
— На канапе.
— Мне сесть? Что я должна делать? — Это становилось смешным. Почти комичным. Но она в отличие от Гидеона не настолько искусна в создании вокруг себя непринужденной атмосферы. Если они продолжат в том же духе, то скоро она будет вкладывать ему в руку карандаш и спрашивать, хочет он нарисовать линию или круг.
— Что ты обычно делаешь, когда находишься здесь? Что ж, вопрос — это уже хорошо. Они двигаются в правильном направлении.
— Обычно вышиваю. Улыбка тронула его губы.
— Свои розы. Наволочка у меня на подушке, полотенце на умывальнике и то, что в корзинке, в которой мне приносят завтрак. Все они украшены вышитыми розами.
Она смущенно улыбнулась:
— Надо же как-то проводить вечера.
— Мне особенно нравятся те, что на наволочке. Они очень похожи на розы в оранжерее. Китайские. — Он закрыл дверь и прошел дальше в комнату. Шаги его были легкими и непринужденными. — Возьми, что тебе нужно, и сядь на канапе.
— Хорошо. — Белла пошла в спальню, взяла пяльцы и коробку с нитками. Вернувшись, обнаружила его устроившимся на обитом ситцем стуле напротив светло-зеленого канапе с карандашом в руке, лодыжка одной ноги на колене другой в качестве подставки для толстой книги с положенным на нее листком бумаги.
Белла села и расправила юбки, сложила руки поверх шитья на коленях.
— Как мне сесть?
Выпятив губы, Гидеон задумчиво изучал ее. Она подавила желание поерзать под его пристальным взглядом.
Он встал, отложил книгу и карандаш. Вытащил несколько белокурых прядей из шпилек, пальцами коснувшись уха.
— Ты слишком совершенна.
От звука его голоса у Беллы перехватило дыхание. Ее захлестнула волна желания, как несколько минут назад в гостиной. Он делает это нарочно, она уверена в этом.
— Разве бывает что-то слишком совершенное? — спросила Белла, вскинув брови.
Он удержал ее взгляд. Он казался выше, когда стоял, в то время как Белла слегка запрокинула голову. И все же, как всегда с ним, не чувствовала ни малейшего страха.
— Да. Но в искусстве совершенство не приветствуется, — сказал Гидеон, снова устроившись на стуле.
— Что я должна делать?
— Вышивай.
— Но если я буду шевелиться, ты не сможешь рисовать.
— Не волнуйся. У меня в голове твой образ. Просто делай то, что ты обычно делаешь. Представь, что меня здесь нет.
Это невозможно. Она не может не думать о нем. Его широкие плечи полностью закрывают спинку женского стула, а его присутствие затмевает все вокруг. Но, чтобы исполнить его просьбу, Белла взяла пяльцы, вытащила иголку, которая была воткнута в натянутое полотно, и возобновила работу над частично вышитой розой.
Тихий скрип карандаша по бумаге успокаивал. Пальцы ее работали, пронизывая иголкой ткань и туго натягивая нитку, в то время как мысли блуждали.
Проснувшись утром, Белла проклинала дождь, ибо желала провести последний день вместе с ним, гуляя по розарию. Ей хотелось наслаждаться каждой минутой с ним, не дать ни одному мгновению пройти зря, но она боялась, что после чая он вернется в садовый домик. Поэтому и ухватилась за его просьбу сделать с нее набросок. Просьбу, которой она от него не ожидала. Хотя следовало бы. У него определенно руки художника — с длинными пальцами, сильными, но изящными, подвижные и очень ловкие.
Эти две недели пролетели слишком быстро, промелькнули в вихре ослепительной страсти и приятного дружеского общения. Почему же эти дни не могли быть такими, как все остальные последние пять лет? Тянущиеся до бесконечности. Секунды как минуты. Минуты как часы. Как бы ей хотелось остановиться и насладиться ими. Но они прошли, и теперь единственное, что она может делать, — это упиваться оставшимися им часами, запечатлеть их в памяти.
Белла подняла глаза и обнаружила, что он ее разглядывает. Ноги его вытянуты, книга на коленях, локти небрежно упираются в подлокотники стула, длинные пальцы свободно держат карандаш.
— Ты кончил?
Он сверкнул улыбкой.
— Не тот вопрос, который мужчине нравится слышать из женских уст. Но да, я закончил.
— Так скоро? — Прошло, должно быть, не более пяти минут.
Он усмехнулся:
— И снова не тот вопрос, который мужчина хочет услышать. Но в свою защиту могу сказать, что мне потребовалось по крайней мере двадцать минут. Да, я закончил.
Охваченная нетерпением, Белла положила пяльцы на канапе.
— Я хочу посмотреть.
Когда она встала, он поднял книгу, закрыв рисунок.
— Пожалуйста. Покажи мне.
— Я предупреждал тебя, что не слишком искусен. Давным-давно не рисовал. Это было всего лишь детское увлечение, не более.
Бедный, он выглядел таким неуверенным. Ей хотелось утешить его, сказать, что она не сомневается, что набросок чудесный. Но она почувствовала по напряженной линии широких плеч, что такая прямолинейность будет нежелательна. Вместо этого она провела кончиками пальцев по его губам, стараясь стереть с них упрямое выражение.
— Ну пожалуйста.
Он бросил на нее сердитый, испытующий взгляд. Белла ждала, надеясь, что заслужила малую толику его доверия на каком-то этапе за последние тринадцать дней. В данный момент для нее было важнее всего, чтобы он доверял ей достаточно, чтобы показать набросок, поделиться о себе чем-то большим, чем только его тело и мастерство собеседника.
Широкая грудь поднялась и опала с глубоким вздохом. Он опустил книгу на колени.
Белла посмотрела на рисунок, и у нее перехватило дыхание. Чистые, решительные линии явно свидетельствовали о его таланте. Он нарисовал ее сидящей не в гостиной, а в саду, на одной из старых скамеек. Кусты позади нее усеяны цветущими розами. Выражение ее лица безмятежно, и все же во взгляде зарождающаяся страсть. Она могла представить себя там, на его рисунке. Именно так Белла выглядела бы, если бы он шел к ней.
— Это… это… замечательно.
Легкий румянец заиграл на его скулах. Белла заморгала, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.
— Обед сегодня? — спросил он.
— Что ты сказал?
— Я буду твоим гостем? — Он пристально смотрел на нее. От неловкости и застенчивости не осталось и следа.
— О да. — Белла покачала головой, больше озадаченная переменой в его поведении, чем сменой темы. — В шесть, как обычно.
— Ну, тогда я покину тебя, одевайся. — Он встал, склонил голову и вышел из комнаты.
Она наклонилась, чтобы взять книгу, намереваясь поставить ее обратно на полку рядом со столом, и нахмурилась. Набросок исчез. Должно быть, он взял его с собой.
И хотя Белла хотела оставить его себе, она улыбнулась, готовая с радостью отказаться от него в пользу самого художника.
Огонь в камине прогорел до углей. Одинокая свеча на прикроватной тумбочке была единственным источником света в комнате. Глубокие тени скрывали все за пределами кровати с пологом, укутывая их с Гидеоном в кокон, который ей не хотелось покидать.
Утолив нетерпеливую страсть, Белла могла просто наслаждаться тем, что они вместе, лежат рядышком, ее спина прижата к твердыне его груди. Одной рукой, лежащей у нее на талии, он обнимает ее. Ее ладонь лежит поверх его ладони, их пальцы переплетены.
Пальцы ее ног легонько поглаживают его икры. Укутанная в бархатный теплый уют, Белла тихо вздохнула.
Он вытащил свою руку из-под ее руки, чтобы медленно поласкать бедро. Сильное тело позади нее передвинулось для последнего поцелуя в обнаженную шею.
Дыхание ее участилось. Она замерла. Момент настал. Момент, когда он оставит ее постель.
— Останься.
Гидеон прижался губами к ее шее, его ответ был едва ощутимым покачиванием головы. Она не отступала.
— Останься.
— Нет, — прошептал он едва слышно. Протянув руку, она повернулась к нему.
— Останься.